Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории
Шрифт:
Между тем с подъемом индустриального капитализма северные штаты стали отвоевывать положение метрополии. Они притягивали капиталы, новую технологию, мигрантов изнутри страны и особенно – извне. Партнером Севера стал малонаселенный, но динамичный Запад. На политической арене Север и Запад тоже обгоняли не затронутый модернизацией Юг. Депутаты северо-западных штатов мало-помалу стали большинством в конгрессе. По их настоянию федеральное правительство стало увеличивать таможенные пошлины, ущемив интересы плантаторов и их клиентелы. Аболиционисты, вытесненные из рабовладельческих штатов, обосновались на Севере, откуда они вели идеологическую травлю сложившегося на Юге плантаторского образа жизни, в котором они видели исключительно алчность и расовые предрассудки. В мировосприятии аболиционистов и их духовных наследников – современных афроамериканских националистов, у которых при оценке рабства ключевыми словами были и остаются «несправедливость»
С развитием «хлопковой экономики» Юг стал больше связан с европейским рынком, нежели с Севером. Между тем метрополией Америки стали северные Пенсильвания, Нью-Йорк, Массачусетс и Иллинойс. Превращение Юга в периферию и нежелание плантаторов перестраивать выгодную им экономическую плантационную систему увеличило межрегиональную политическую напряженность и тем самым явилось дополнительной предпосылкой массового вооруженного конфликта, расколовшего страну.
До поры до времени южане добивались защиты их интересов резолюциями конгресса и вердиктами судов. Затем часть рабовладельцев приняла спорные в правовом плане меры – утверждение плантаторского хозяйства на только что присоединенных западных землях, где большинство составляли сельские предприниматели – белые фермеры. Соперники в борьбе за землю стали применять оружие (в новообразованных штатах – Канзасе и Небраске в 1854–1856 годах происходила «малая гражданская война»). Другим толчком к войне оказалась возросшая нетерпимость аболиционистов Северо-Запада. Их пропаганда создала в массовом сознании контрастные образы рабовладельца-угнетателя и безропотного раба-страдальца.
Олицетворением предвоенного экстремизма стали действия непримиримого аболициониста Джона Брауна, развернувшего с группой родичей частную войну против плантаторов в Канзасе, а затем на Юге – в Виргинии. (Браун в 1859 году во многих отношениях пошел дальше нашего соотечественника генерала Лавра Корнилова в 1917 году – отряд американского аболициониста прибегнул к физическому насилию и сражался до последнего патрона.)
Мятеж Брауна постигла участь выступления Корнилова – он был подавлен за сутки. Но события в Харперс-Ферри означали перемещение очага Гражданской войны из западной глухомани в обжитые районы страны – почти в пригороды федеральной столицы. А гибель отважного канзасца на эшафоте сделала его на Северо-Западе героем и мучеником (хотя Браун боролся против законной власти Виргинии и тем самым – против чтимых американцами «прав штатов»). Вскоре была сложена песня «Душа Джона Брауна», безудержно прославлявшая Брауна и его соратников и называвшая Виргинию «отчизной подлецов» [3] .
3
Из-за этого эпитета, порочившего Виргинию – родину многих президентов, «имперский штат», – песня была запрещена властями ряда штатов, причем не только южных.
Вооруженное противоборство в Канзасе и Небраске и дело Брауна в Виргинии явились прологом Гражданской войны. Они вскрыли уязвимость американской федеральной демократии, допускавшей принудительный труд и включавшей необъятно широкие права штатов. Обнажились пробелы во власти центра – он не был обязан вмешиваться в конфликты внутри штатов и на законном основании устранился от урегулирования вооруженных конфликтов как в Канзасе и Небраске, где брали верх аболиционисты, так и в Виргинии, где утвердились сторонники рабовладения. Тем самым федеральная власть невольно поощрила как южных, так и северо-западных экстремистов. А экстремисты в свою очередь все меньше ориентировались на соблюдение правопорядка.
«Я, Джон Браун, теперь глубоко убежден, что только кровь смоет преступления этой греховной страны», – писал накануне казни мятежный канзасец. Его слова заучивали и повторяли многие аболиционисты.
Индивидуальные, а затем групповые эмоции неудержимо выходили из-под контроля, шаг за шагом становясь из следствия событий их причиной. Резервуар политической терпимости иссякал. Различные общественные силы, не желавшие зла себе или стране, вели социум к массовому кровопролитию. Конституционно закрепленное право граждан на оружие послужило фактором, приблизившим наступление внутреннего конфликта.
Подобная же эскалация противозаконных и глубоко эмоциональных действий отчетливо прослеживается на примере двух других изучаемых государств. В российской и испанской истории нетрудно обнаружить параллели с событиями в Канзасе и Небраске. Таковы восстания 1905–1907 годов, особенно сильные в Донбассе, Латвии, Москве и в городах на Великой Сибирской магистрали; выступление Корнилова в 1917 году и массовые волнения в испанской Каталонии в том же году; мятеж генерала Санкурхо в Кастилии и Андалузии в 1932 году; анархо-коммунистическая «Астурийская советская республика», провозглашенная в 1934 году в Северной Испании.
Правда, при углубленном изучении предвоенной обстановки во всех трех странах вскрывается любопытная картина: вопреки накаленной политической атмосфере большинство партий и движений было решительно против братоубийственной войны.
В Штатах так было настроено большинство активистов победившей на президентских выборах 1860 года Республиканской партии. А деятели северного крыла оппозиционной Демократической партии были готовы стать посредниками в конфликте между центром и южными штатами. Позиция демократов-северян нашла понимание у президента-республиканца Линкольна. (Он, вопреки утверждениям наших энциклопедий и учебников, не был решительным противником рабовладения и тем более не являлся ненавистником южных штатов.) Новый президент немедленно пополнил правительство, состоявшее из четырех республиканцев, двумя демократами, причем одному из них президент доверил ключевой пост военного министра.
Готовность к вооруженной борьбе против соотечественников проявили только демократы-южане, а на Севере – радикальная, но маловлиятельная фермерская партия бесплатной раздачи земли – «фрисойлеров». Южные демократы, вокруг которых сплотились плантаторы и духовенство, явились организаторами отделения (сецессии) рабовладельческих штатов. Сецессии, или права на самоопределение, в американском конституционном праве не было и нет. Обоснованием отделения и провозглашения нового государства – Конфедеративных Штатов Америки стали: защита «прав штатов» от Вашингтона и аболиционистов плюс ссылки на не имеющую юридической силы Декларацию независимости. Сецессия имела характер вооруженного мятежа и стала первым актом Гражданской войны. Через несколько недель южане развязали военные действия, открыв огонь по Форт-Самтеру, который защищал блокированный мятежниками федеральный гарнизон.
Мятеж, знамя которого подняла Южная Каролина, не имел за пределами Юга ни малейшего успеха. Да и не все южные штаты пошли за восставшими. Несмотря на энергию и красноречие сепаратистов, их эмоционально ранящие призывы были отвергнуты 23 штатами из тогдашних 34. В этом наглядно проявилась прочность устоев правового государства.
Но ведь и в Российской республике в 1917–1918 годах против развязывания Гражданской войны было настроено огромное большинство организованных политических сил: Конституционно-демократическая (кадеты), социал-демократы (меньшевики), «Союз 17 октября» (октябристы), народные социалисты, трудовики, большая часть социалистов-революционеров, даже часть монархистов. На вооруженное насилие над соотечественниками нацеливались только большевики (причем не все!) [4] , анархисты и левые социалисты-революционеры. Но именно они, умело завоевывавшие доверие и симпатии масс, утомленных безнадежно затянувшейся мировой войной и развалом экономики, были на подъеме.
4
Против вооруженного переворота и единовластия были настроены, в частности, Калинин, Красин, Луначарский, Милютин, Ногин, Рыков. Судя по разрозненным данным, в разное время в этом вопросе проявляли также колебания Бухарин, Зиновьев, Каменев, Коллонтай.
Дружественный нейтралитет тыловых гарнизонов или их прямая поддержка позволили немногочисленным тогда левым экстремистам без труда свергнуть не укрепившееся у власти центристское правительство Керенского. Верность железнодорожников и работников госаппарата Временному правительству не стала таким фактором, который изменил бы общий ход событий.
Вошедшая в историю доблестная акция российских железнодорожников [5] – общенациональная забастовка – имела только отраслевой масштаб. Она не была поддержана работниками других сфер и не сорвала «эшелонную войну», развернутую левыми экстремистами против очагов сопротивления вне Петрограда. Единодушное, но пассивное сопротивление перевороту, оказанное работниками государственного и земского аппарата, было вскоре сломлено применением трех инструментов тоталитаризма: массовыми увольнениями; введением принудительного труда; продовольственной диктатурой. Первый и второй из них были пущены в ход внезапно, впервые в XX столетии, и сделали покорными очень многих наших соотечественников, парализовав их волю к сопротивлению.
5
Их поддержали только печатники и пекари. Абсолютное большинство отечественного пролетариата (металлисты, шахтеры, строители, сельскохозяйственные рабочие) не было охвачено профсоюзами и было решительно настроено против Временного правительства.