Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

Данилов Сергей

Интеллигенция оказалась особенно глубоко расколотой в нашей стране.

Относительное большинство (ориентировочно 50–60 %) слоя российской интеллигенции после колебаний и сомнений осталось на стороне лояльного к законной власти социального меньшинства (большая часть инженерно-технической интеллигенции, а персонально – Гумилев, Меньшиков, Ольденбург, Розанов, Сергеев-Ценский, Шмелев, Шульгин). 10–15 % интеллигенции, в основном творческой и отчасти научной, поддержало восставших (выбор Блока, Вахтангова, Есенина, Маяковского, Мейерхольда, Тимирязева). Некоторая часть лиц умственного труда (вероятно, порядка 10 %) влилась в ряды «третьей силы» – зеленого движения, прародителями которого были очень активные и влиятельные в 1917–1919 годах анархо-коммунисты. (Влияние последних было тогда равно влиянию большевиков, временами и местами превосходя его. Повторяя мысли

анархистов, многие большевистские агитаторы безответственно предрекали скорую отмену денег и превращение золота в стройматериал при возведении общественных туалетов.)

Действия прочих лиц умственного труда тоже были многовариантными. Одни из них под властью красных пытались сохранить нейтралитет и что-то похожее на независимость (Бехтерев, Вернадский, Волошин, Горький, Кареев, Мичурин, Павлов, Тарле, Туполев, Циолковский). Другие оказались за пределами родины (вариант Амфитеатрова, Андреева, Вертинского, Зворыкина, Куприна, Мережковского, Милюкова, Мозжухина, Прокофьева, Рахманинова, Репина, Северянина, Цветаевой, Шаляпина). Третьи погибли от лишений, как, например, Бубнов, Жуковский, Кладо, Чернов [27] . Четвертые в ходе войны превратились в маргиналов.

27

Профессора И. Г. Бубнов и Н. Л. Кладо – военно-морские деятели, член-корреспондент Российской Академии наук Н. Е. Жуковский – «отец русской авиации», Д. К. Чернов – «отец русской металлографии».

Среди интеллигенции огромными были процентные потери умершими от голода или болезней – на несколько порядков выше, чем среди рабочих или крестьян. Напрашивается вывод о катастрофическом разрушении слоя российских интеллектуалов. К 1920-м годам от предвоенной малочисленной, но высококвалифицированной интеллигенции в пределах собственно России остались обломки.

Таким образом, интеллигенция стала жертвой Гражданской войны, за соскальзывание страны к которой она вместе с буржуазией в немалой степени несла ответственность (нигилистическое отношение к государственной власти, к ее носителям – Николаю II, Витте, Столыпину, Керенскому, сочувствие экстремистам, декадентское пренебрежение религиозными и семейными ценностями, догматическое преклонение перед трудящимися массами при плохом знании глубин народной жизни и т. д.). Слабость связей умственного авангарда общества с основными общественными слоями, присущая нашей стране (и очень многим странам Востока), сказалась в данной ситуации со всей полнотой и непреложностью.

В заслугу российской (и не только) интеллигенции следует поставить ее жертвенность, умение идти против течения даже в обстановке государственной катастрофы и распада устоев. Когда на стороне левых экстремистов, одним броском захвативших власть, было колоссальное социальное большинство (1918–1919 годы), большая часть интеллигенции не влилась в его состав. Многие интеллектуалы, начиная с безмерно далекого от экстремистов Ивана Бунина и кончая близким к ним Максимом Горьким, уже тогда определили, что несет с собой большевизм и каковы будут плоды его господства [28] . Непокорность расколовшейся, иногда умиравшей с голоду интеллигенции роднила ее с лучшими элементами других социальных слоев и групп (рабочих, духовенства, крестьянства). Эта непокорность была еще одним барьером на пути всеобщего межклассового озверения. «Гнилой либерализм» интеллектуалов, их «интеллигентские мерехлюндии» на протяжении жизни нескольких поколений питали уничтожающие отзывы большевистских руководителей во главе с Лениным, а затем Сталиным об интеллигенции, к которой коммунисты решительно всех рангов себя не причисляли.

28

Закономерно, что пророческая публикация Горького «Несвоевременные мысли» (1918 год) при большевистской власти, несмотря на насажденный сверху общий культ писателя, была сделана недоступной и подвергалась критике, переходившей в прямые нападки, или же обходилась молчанием.

Испания в данном отношении сильно напоминает Россию. Наиболее физически пострадавшей и униженной во время Гражданской войны социальной группой там тоже была интеллигенция. Напомним о судьбах Блока, Гумилева, Есенина, Жуковского, Куприна, Цветаевой в нашей стране и Лорки, Мадарьяги, Мачадо, Ортеги-и-Гассета, Пикассо,

Унамуно и Эрнандеса – на Пиренейском полустрове. Драматическое завершение жизненного и творческого пути философов и литераторов Николая Гумилева, Федерико Гарсиа Лорки, Михаила Меньшикова и Мигеля Эрнандеса [29] , Александра Блока, Антонио Мачадо и Мигеля Унамуно [30] удивительно однотипно. Победа восставших против Республики испанских военных, нашедших прочных союзников в крестьянской среде, тоже не могла не способствовать снижению социального статуса интеллигенции. А слово «интеллигент» в устах победивших националистов, как и у большевиков в Советском Союзе, надолго стало презрительно-бранным. Этому обстоятельству нисколько не помешало (хотя должно было помешать) то, что в лице националистов у власти в Испании утвердились вовсе не безбожники, а практикующие католики, регулярно молившиеся и исповедавшиеся в церкви и знакомые с учением о милосердии и сострадании.

29

Расстреляны по приговору судов и трибуналов.

30

Умерли под домашним арестом, в концлагере или от болезней без надлежащего лечения.

Разительным контрастом с Россией и Испанией выглядело положение американской интеллигенции. Из всех классов и слоев населения она менее всего пострадала от войны – гораздо меньше, нежели плантаторы или фермерство – две социальные группы, понесшие немалый урон погибшими и умершими от болезней. В силу обычая и по закону целые группы интеллигенции США – юристы, медики, университетская профессура – не были обязаны проходить военную службу даже в военное время (служба на добровольной основе им, понятно, не запрещалась). Кроме того, интеллектуалы широко пользовались номинально принадлежавшими тогда всем американским гражданам еще двумя льготами: правом откупа от мобилизации и освобождения от нее по идейно-религиозным мотивам. Социальный статус ни одной из интеллектуальных профессий в ходе Гражданской войны и в ее итоге не пострадал. После победы над южными сепаратистами карьера судьи, священника, врача или инженера осталась во всех регионах страны столь же привлекательной и уважаемой, что и ранее.

Хотя в американской исторической литературе и в журналистике войну 1861–1865 годов нередко называют «американским апокалипсисом», страна сберегла фактически весь умственный капитал, которым она обладала к 1861 году, что в дальнейшем закономерно и во многом способствовало экономическому и иному преуспеянию Соединенных Штатов. Этот фактор прошел мимо внимания отечественных исследователей, в том числе ученых-американистов.

При немалых различиях в социальном статусе и политической роли американских, российских и испанских военных данный социальный слой оказался расколотым во всех странах.

Глубоко втянувшаяся в Первую мировую войну Россия к 1918 году располагала огромным контингентом фронтовых и тыловых офицеров – до 275 000 человек. В ходе борьбы он к 1919 году разделился на три части. 62 % офицерства (до 150 000 человек) участвовало в вооруженном противоборстве на стороне белых. Около 20 % – на стороне красных. Из 12 % прочих половина заняла позицию «вне схватки», тогда как другая половина покинула Россию.

Три категории профессиональных военных – военачальники, штабные работники и военные теоретики – распределились между воюющими сторонами в неодинаковой пропорции. Обобщая, отметим, что у красных оказалось больше, чем у белых, работников тыловых военных органов – Военного и Морского министерств, Генерального штаба, военно-учебных заведений. К Белому движению отчетливо тяготели прежде всего настроенные по-боевому фронтовые офицеры среднего и высшего звена.

Итак, боевое офицерство, впитавшее традиции Российской императорской армии, заняло в дни братоубийственной войны ясно очерченную антиэкстремистскую позицию, сомкнувшись в этом плане с интеллигенцией и духовенством – при том, что фронтовики тогда, как, впрочем, и ныне, не симпатизировали двум указанным социальным группам. Подчеркнем, что офицерский корпус встал в абсолютном большинстве на сторону низложенной в октябре 1917 года республиканской власти (пусть даже легитимация Российской республики не была полной). Аполитичность нашего офицерства образца 1917 года вовсе не означала его правового нигилизма, которым страдало испанское офицерство образца 1936 года и ранее.

Конец ознакомительного фрагмента.