Лион Измайлов
Шрифт:
— Ну была, например, история, как он, этот учащийся, ходил в военкомат.
— Военкомат — это что?
— Это военный комиссариат.
— А это что?
«Да, — подумаю я, — это ж теперь и не объяснишь, что это».
— Ну были, — скажу, — такие пункты, где людей раздевали и смотрели, годятся они в армию или нет.
— Ой, дедушка, — скажет внук, — это же было еще в прошлом веке.
«И точно, — подумаю я, — в прошлом». Для него, для моего внука, вся моя жизнь — это прошлый век.
— А вот, дедушка, — продолжит внук, —
— О-о-о, — встрепенусь я. — очередь — это замечательная примета прошлого века. Без очереди жизнь наша была бы просто невозможна. Это значит, люди стояли за чем-нибудь, стояли один за другим и смотрели в затылок друг другу.
— А зачем они смотрели в затылок? Они там что-нибудь интересное видели?
— Да как тебе сказать… Что они там видели… Кепки, шляпы, лысины, у некоторых женщин начес был, или «бабетта», или даже «хала».
— Хала — это же хлеб. — удивится внук.
Пойму я, что не смогу толком объяснить, и только скажу:
— Вот так, с хлебом, и ходили, и стояли. Иногда даже номерки на руках писали: 1, 10, 120, чтобы не перепутать, кто за кем.
— Номерки писали, — удивится внук, — а что же вы в этой очереди без компьютеров стояли?
— Да, вот так получалось, что без компьютеров обходились. Даже, бывало, в ГУМ с ночи очередь стояла, и все равно без компьютеров.
— Ну а зачем же стояли?
— А за всем, что выбросят, за тем и стояли. Бывало, сыр выбросят или сапоги, а то, к примеру, колбасу, а уж если сосиски выбрасывали, до драки дело доходило.
— Странный ты какой-то, дед. Пишешь какие-то глупости. Одни стоят в затылок смотрят, другие чего-то выбрасывают, а третьи дерутся. Непонятные вы какие-то были. А вот у тебя в одном рассказе написано: «коммунист, а еще проворовался». Кто такой этот коммунист?
— Ну, это уж совсем просто. Коммунист — это член партии.
— Член? — удивится внучек. — Член — это же рука или нога, в общем, конечность.
— Это, милый мой, и была такая конечность, которая являлась одновременно умом, честью и совестью нашей эпохи, одним словом, партия.
— И что это такое — партия?
— Э-э-э… — скажу я, — партия, брат, это была наш рулевой. Как говорил поэт, «партия и Ленин близнецы-братья, вот что такое партия».
— Нет, — скажет внучек, — ничего я не понимаю, — какая-то партия, она же рулевой, и она же была братом какого-то Ленина. И почему вдруг этот коммунист проворовался?
— Ну, бывало такое, проворуется, и придется ему класть партбилет на стол.
— Это что же, так страшно?
— Это, внучек, для коммуниста было просто как конец света, партбилет на стол положить.
— А если не на стол, а на подоконник?
— Ну, это так говорилось — «на стол», а на самом деле это означало вылететь из партии.
— А они, значит, еще и летали, эти коммунисты?
— Еще как летали, как вылетит, так уж и отовсюду, и с работы тоже.
— Нет, ничего
— Ну как тебе объяснить, это такое светлое будущее, как горизонт: чем ты к нему ближе, тем оно от тебя дальше.
— И вы все к нему шли вперед, да?
— Шли. топали под руководством Политбюро. Это такие люди были, которых выбирали, чтобы они нас вели.
— Они были самые умные, да? Умнее академиков?
«Эх, — подумал я, — видел бы ты лица этих академиков», а вслух сказал:
— Ну вроде бы, а во главе этого Политбюро стоял генсек. Это вроде самый заслуженный. Одно время Брежнев был.
— Он был самый хороший, да? У него никаких недостатков не было?
— Да, пожалуй, был один недостаток: в последние годы не узнавал никого, а так вроде ничего мужик был.
— А еще кто был?
— Да много их было. А на Горбачеве все это и закончилось. Ну, сказка эта, с коммунизмом. А Горбачев и был самый главный сказочник.
— Он вам сказки рассказывал?
— Да, знаешь, бывало, усадит всю страну у телевизоров и давай часов по пять подряд и про курочку рябу с золотыми яйцами, и про колобка из теста будущего урожая, в общем, такая сказка про перестройку. Про то, как нам будет хорошо, если не будет плохо, — задумался я, вспоминая то бурное время.
— А потом, деда, не спи, потом-то что было?
— А потом такая чехарда началась! Страна наша развалилась, и стали мы вместо коммунизма строить капитализм, но тем же способом.
— Ну и что, построили?
— Построить не построили, но всему миру показали, как строить надо. — Тут я совсем отключился и стал вспоминать прошлые годы. Жизнь свою.
Ведь целая жизнь пролетела. Закрыл я глаза и вспомнил парткомы, райкомы, реперткомы, собрания, демонстрации, забастовки. И институт свой авиационный вспомнил, и любовь вспомнил, вся жизнь моя передо мной пролетела. Жизнь моя единственная и неповторимая, счастливая и несчастная.
— Уснул, — сказал внук и отошел от меня.
Не понять ему наших книг, не понять нашей жизни, как никто ее в мире не понимает, а он-то и тем более, потому что у него она совсем-совсем другая.
Монологи учащегося
кулинарного техникума
Одно место
Я раньше, когда в кулинарном техникуме учился, совсем здоровым был. Меня даже на медосмотрах в пример ставили. Поставят к стенке и говорят: «Это пример». А уж потом, когда я в ресторане стал работать, у меня такой хороший аппетит появился, что мне от него даже плохо стало. Я съел что-то не то, ну, не из своей кастрюльки, а из общего котла, и у меня… как бы это поприличнее сказать… в общем, у меня одно место заболело. Чего ты хихикаешь, как будто у тебя никогда не было…