Лира Орфея
Шрифт:
— Не объясняй мне, что я думаю. Если хочешь, расскажи, что думаешь ты.
— Откуда мне было знать, что Артур бесплоден? Он мне не сказал.
— А это что-нибудь изменило бы?
— Ты просто не понимаешь, что случилось.
— В таких вещах никто в точности не понимает, что случилось, кроме непосредственных участников, а они не всегда способны объяснить.
— Значит, это ты знаешь?
— Да, я кое-что знаю о жизни. Немного, но кое-что. Я знаю, что иногда друг семьи подбрасывает кукушонка в гнездо и что это очень древняя история. И еще я знаю: когда ты вот так
— Он от меня скрыл.
— Он страдал и стыдился, и ты должна была бы это понять. Он бы сказал тебе в свое время. А как много ты скрыла от него?
— Да, кое-что скрыла. Подходящий момент не подворачивался.
— Мария, что за семью построили вы с Артуром? Подходящий момент можно организовать.
— Подходящий для того, чтобы приползти на коленях, рыдая, и чтобы меня простили. Я не потерплю, чтобы меня прощали.
— Ты сделала то, что сделала, и за это нужно заплатить определенную цену. Принятие чужого прощения может быть частью этой цены.
— Значит, я не буду ее платить.
— Ты готова скорее разрушить свой брак?
— До этого не дойдет.
— Судя по тому, что я знаю об Артуре, — наверно, не дойдет.
— Он меня простит, и до конца нашей совместной жизни счет в нашем браке будет один — ноль не в мою пользу. А я этого не потерплю. Я не собираюсь в течение многих лет отвечать «да, дорогой» по всем важным вопросам только потому, что за мной долг, с которым я не могу расплатиться. У меня будет ребенок — это ты, надо полагать, знаешь. И каждый раз, когда он нашалит или не оправдает ожиданий, Артур будет вздыхать, закатывать глаза и вообще проявлять чудесное великодушие, черт побери все на свете!
— Ты думаешь, что он будет так делать?
— Я не знаю, что он будет делать, но именно этого я не потерплю.
— У тебя дьявольская гордость, ты знаешь?
— Надо полагать.
— Ты не можешь ошибаться. Мария должна быть всегда права. Ну хорошо. Живи так, если не можешь по-другому. Но честное слово, гораздо проще и удобнее быть человеком, который имеет право на ошибку.
— Удобнее! Ты говоришь, как кот Мурр. Ты знаешь, кто такой кот Мурр?
— Что меня все всё время об этом спрашивают? Ты же сама мне о нем рассказала.
— Верно. Извини. Но с тех пор я дочитала этот поразительный роман, и мне кажется, что кот Мурр пробрался в мою жизнь и корежит ее. Кот Мурр и его омерзительная уютная философия слишком подходят к моему браку.
— Ага.
— Я тебя умоляю, не говори «ага», как будто тебе все ясно. Ты ничего не понимаешь в браке. Я думала, что счастлива. Потом я узнала, чем может быть счастье. Для меня оно означало — стать меньше себя самой и меньше чем женщиной. Знаешь, как говорят феминистки? Счастливая жена — перебежчица в войне за женское равноправие.
— В самом деле? Но о каком счастье ты говоришь? Счастье — непростая вещь.
— Мне уже начало казаться, что оно — именно то, что о нем говорит кот Мурр, уютное местечко, где можно быть полностью довольным собой.
— Ну, для очень многих
— Я его недооцениваю? Ну так он недооценивает меня! Всё эти чертовы деньги! Они отрезали меня от всего, чем я была, и от всего, чем я хочу быть.
— А именно?
— Я хочу быть Марией, кто бы она ни была! Но в этом браке я не выясню, кто она такая, потому что, куда я ни ткнусь, я не Мария: я миссис Артур Корниш, богачка и синий чулок, точнее — сильно выцветший чулок, потому что миссис Артур Корниш только и делает, что горбатится на этот сраный Фонд Корниша, раздает деньги людям, желающим сделать тысячи вещей, которые меня совершенно не интересуют. Я все отдала этому фонду, и теперь меня больше нет!
— Ну, я надеюсь, что-то от тебя все-таки осталось. А что у вас с Артуром?
— Он стал очень странный. Чудовищно внимательный и заботливый.
— И теперь ты знаешь почему.
— Из-за этой свинки? Ну почему вдруг свинка? Какая-то ерунда, а потом оказывается такая гадость.
— Ну, можешь называть ее двусторонним орхитом, если тебе нужно более торжественное название. Лично мне больше нравится «свинка», потому что это слово намекает на капризы и плохое настроение. Именно то, что сейчас происходит с Артуром. Он недоволен собой, у него плохое настроение, и как раз поэтому он старается быть с тобой вдвойне вежливым, чтобы компенсировать то, что ты вышла замуж за пустышку. Он считает себя слабаком и хлюпиком и жалеет тебя. Он знает, что с возрастом его яйца сморщатся и высохнут и для него это будет совсем невесело. Он боялся тебя потерять, а сейчас он думает, что это уже случилось. Это случилось?
— Как ты можешь такое спрашивать?
— А как я могу не спрашивать? Совершенно очевидно, ты спала с кем-то, кто не страдает бесплодием, и была настолько неосторожна, что забеременела.
— Господи, Симон, какой ты гадкий! Ты говоришь как типичный мужчина!
— Ну так я и есть мужчина. Ты явно считаешь, что на эту историю можно посмотреть под каким-то особым женским углом. Тогда расскажи мне, как ты ее видишь.
— Во-первых, я ни с кем не «спала». Это не была цепочка измен за спиной Артура. Только один раз. И я тебе клянусь, что это произошло как будто с совершенно незнакомым человеком: мы с Пауэллом не обменялись ни единым словом, которое могло бы к такому привести. Он мне даже не нравится. Один-единственный раз, и я залетела! Какая ирония судьбы! Должно быть, Старый Шутник животики надорвал!
— Расскажи.
— Да, да — древнюю и вечно новую быль, как поется в твоей любимой песне. Но это вовсе не та древняя история, которую ты подозреваешь. А другая, гораздо старше — она уходит в глубь веков и, наверно, эпох, во времена, когда женщины только-только перестали быть недочеловеками, жмущимися в глубине пещеры.
— Мифическая?
— Да, клянусь Богом! Именно мифическая. Как в тех мифах, в которых бог сходит к смертной женщине. Помнишь, как-то вечером Пауэлл рассказывал сюжет оперы и там Моргана Ле Фэй пару раз появлялась переодетой и плела интриги?