Лирика

Самойлов Давид Самойлович

Серое небо [37]

Серое небо. Туча находит на тучу. И в мозгу толчея воспоминаний. Сижу у окна, И кажется мне — Не хлопья падают с выси, А тысячи писем, Никогда не полученных писем.

Если Черное море [38]

Если Черное море приснилось тебе Зимней ночью холодной, Это лишь потому, Что я часто ему Говорил о тебе. Волны темные были тобою полны, И бежали они заполнять твои сны Шумом, пеной, лазурью… Это я виноват, Если Черное море приснилось тебе.

37

Перевод 3. Миркиной.

38

Перевод 3. Миркиной.

Стихи о велосипеде [39]

Назначив встречу милой, сам не свой, крутя педали, я вдоль улиц правил… И вдруг — свисток! Подходит постовой. — Вы допустили нарушенье правил!.. Где фара?.. — Я надеюсь на глаза… — А тормоза?.. (Видали привереду!) — Помилуйте, к чему мне тормоза, ведь я же на свиданье к милой еду! — Ну, вот что, гражданин, платите штраф…— По-своему был прав он — и не прав! Я опоздал… А через пару дней глаза ее наполнила прохлада: казалось ей, что я небрежен с ней — не торможу в местах,

где это надо. Я с той поры не езжу к ней — и вот с другим теперь она играет в прятки… Должно быть, у него другой подход И тормоза в отличнейшем порядке…

39

Перевод П. Грушко.

Стволы и ветви [40]

Я был в лесу… В простой блокнотик в клетку стих за стихом сбегал с карандаша… Я вверх взглянул и вдруг увидел ветку — она клонилась, листьями шурша. Ее подружки рядом с ней витали, в блокнотик мой косились с высоты — наверное, стихи мои читали седым стволам, кривившим дупла-рты. Писал я, как любили, как мечтали… Шуршанье веток гнало тишину. И только старики-стволы молчали,— все вспоминали бури и войну.

40

Перевод П. Грушко.

Искрилось море… [41]

Искрилось море, небо синело, Светлые волны затеяли танцы. Ветер-бродяга от нечего делать Шляпу сорвал с головы у албанца. «Шляпа албанская! Шляпа на волнах — Критик воскликнул, волнения полный, Видом чудесным приведенный в раж: — Вот он типичный албанский пейзаж!»

Мы в бесконечность… [42]

Мы в бесконечность построили мост Без громовержца и Феба. Наступила пора производства звезд И изготовления неба.

41

Перевод 3. Миркиной.

42

Перевод 3. Миркиной.

О Луне [43]

Большая спутница Земли, Тебя так много воспевали, Что мы могли едва ли Придумать новые слова. Но вот сегодня слышу я, Смотрю, глаза расширив: Летит соперница твоя,— Еще Луна в эфире. Висела ты, как сфинкс, немая, А эта новая, другая — Она со мной заговорила, Она послала мне сигналы, Она в простор меня позвала. Течет в ней кровь Земли моей, Стук сердца слышен, в вышине, И стих родится о Луне, И он при всем старанье Не станет подражаньем.

43

Перевод 3. Миркиной.

Поэмы

Мечтания [44]

1

Вот мой паспорт: имя отца — такое-то, имя матери — так-то, национальность — албанец, год рождения — тридцать шестой… Мой паспорт — собрание фактов: глаза — черные, брюнет, особых примет нет, холостой. Я на паспорт смотрю: глаза мои встречаются с глазами на фотографии, взгляды скрещиваются, будто спрашивают о чем-то друг друга. Вот глазам мерещится что-то… …Будет солнечный день — подобие дня, когда в сердце моем ликовала весна. Ясное утро настанет, но не станет меня, и жена (если будет у меня жена) отнесет мой паспорт в печали туда, где когда-то его мне вручали. Мой паспорт, жизни моей документ, написанный тушью. Национальность — албанец… Без особых примет… А где документ на душу? Как узнать, люблю я родину или нет? И что для меня значат это море и склоны горные?.. Глаза — черные… А вообще-то я без особых примет… С какими другими глазами встречаться, смеяться моим довелось?. Неужели, кроме черных волос, нет у меня особых примет! Кто ласкал мои волосы, кроме ветра и мамы?.. Приметы упрямы — их нет… А сердце? О нем в документе ни слова: разные вещи — сердце и документ. И, однако, в сердце великое множество особых примет! Мой паспорт — две маленькие странички, заполненные тушью — четкими линиями. Но мне большая анкета нужна — для себя, для всех моих особых примет. И не тушью я заполню ее, а чернилами синими. Мой паспорт — моего поколенья портрет, большая картина любви и мечтаний! Миллиарды людей на свете, миллиарды сердец, которые не умещаются ни в одной анкете! Мир — могучий творец, полный любви и ненависти, света и теней. Крепость мечты, осаждаемая со всех сторон. Каждый день — это день рождений и день похорон. Я один из многих жителей этой планеты. Анкета моя — листок в бесконечном ряду. Многие любили, как я, и мечтали, как я, но не успели рассказать о себе до смерти. Я за ними иду, чтоб от имени их ответить на вопросы листка Я не зарюсь на славу, поверьте! Я хочу быть похожим на ученика, которого на почте просит старуха адрес сына написать на помятом конверте.

44

Перевод П. Грушко.

2

Ты часто гуляешь по саду, где под ногами листья воспоминаний твоих шуршат. С воспоминаньями нету сладу. Они к тебе навстречу спешат, слепо шаря руками вокруг: — Зачем ты позвал нас, друг?.. — А ты улыбаешься им, но проходишь решительно мимо. И все-таки тебя они притягивают неуловимо. И однако ты не возвращаешься к старым своим мечтам. (Кто возвращается к увядшим цветам?) Но мечтатель иной любит бродить по погостам своих мечтаний, где могилы засыпаны снегом, печалью и тишиной. Он бродит и бродит в тиши, он хотел бы зажечь миллионы свеч за упокой человечьей души. Выше голову, брат! Во имя тех, кто дышать перестал, будем тверже стократ, пока существуют на свете чума, H₂, Шестой флот, капитал… Брат, на кладбище старых мечтаний, голову опустив, не броди по дорожкам тоски. Мечтаньями старыми душу не береди. Выбрось их из своей головы. Крепче сожми кулаки!

3

Путь Земли по орбите академически строг, рн из века в век одинаков. Нет в небесах ни рельс, ни дорог, ни дорожных знаков. Движется старуха Земля орбитой, раз и навсегда пробитой. Но есть миллиарды других орбит — это мечтаний людских орбиты, опоясавшие Земли бока, как нити — поверхность клубка. У этих орбит миллиард направлений. И только Земля, не знающая отклонений, не смеющая с орбиты своей свернуть, как прожорливая огромная птица, заглатывает набивший оскомину путь. Эй, люди, приходите — будем вместе кружиться по упругой орбите моих

мечтаний! Я ребенком был, как и вы, и, как всякий ребенок, строил сотни воздушных зданий в беспредельном пространстве своей головы, хоть и вырос я в дымное время, полное пороха и штыков, в краю молчаливом и строгом. Я жил среди деревьев и нежных цветов и носился по пустынным дорогам. Я был подобьем укрытой гавани: ото всех океанов и материков все мечты и желанья, разбитые бурями в плаванье, приставали к моим берегам — здесь не мог их достать ураган. Как город, открытый для всех мореходов бывалых, я — ребенок — в себе укрывал их. Представьте одинокий ночлежный дом, открытый дождям и вьюгам, куда и ночью и днем бродяги тянутся друг за другом. Мое детское сердце — было ночлежкой оно! Двери ее всегда были настежь открыты. Приходили путники… Откуда? Со своей орбиты… Тихонько стучали в окно. Не было у них ни имени, ни фамилии, ни паспорта, ни поклажи дорожной — ведь это были мои мечты, мои трогательные идиллии, такие по-детски милые, они стучали в окно осторожно, и я бежал отворять — и они возникали из ночной темноты. Я постоянно ждал их — и зимой, и летом, Я стряхивал снег с их одежды и вел их к себе — так встречают свои надежды. Они уходили через ночь или две, а то и скорей — видимо, где-нибудь ждали их тоже… Но уже топтались у моих дверей другие прохожие. …Здесь людно всегда. Маленький хозяин ночлежки всегда у дверей. Фонарь во дворе — как звезда. Вот снова кто-то стучит. Скорей! Приходят издалека — из просторов заснеженных, из джунглей, из краев суровых и нежных. Я понимаю всех, не зная их языка… Какой-то беглец вбежал на крыльцо. — Исмаил, укрой меня от погони!.. — Окровавленное лицо… Он был как полное молний ненастье… Приближаются кони! Удаляются кони… Потом он пел мне гайдукские песни — о подлой измене, свободе и счастье — Потом ушел он. Явился другой, с одним подозрительным глазом. Как звали его, я забыл… (Сильвер? Старый Флинт? Или Билл?) Черной тряпицей глаз перевязан. Старый плащ свисает с плечей — полы плаща изглодали штормы и ураганы в океанах, в просоленной бездне ночей. Он рассказал про заморские страны, об островах и набегах разбойных, о всех береговых тавернах, о заговорщиках в тропиках знойных, о зажженных на берегу кострах, о товарищах верных, смерть презиравших и страх. Он песни пиратские пел мне потом… Но и он уплыл. — Попутного ветра! Потом другие входили в мой дом: солдаты, воры, герои — люди со всего света… И вот однажды, ночной порой, пробившись сквозь ветры и вьюги, первая подруга пришла ко мне на порог. Робко в дверь постучала — вошла… Снежинки таяли на волосах у подруги… Окинула взглядом дом, излучая потоки тепла… Мне кажется, будто все это было вчера! Шарф сняла. К огню протянула ладони. О гостья, самая прекрасная в этом доме! Много ночей подряд двери дома были закрыты… Но вот и она ушла поутру. Я следил, как парят концы ее шарфа на веселом ветру. С уходом ее все стало настолько бедней! И потом другие пришли вслед за ней… Девушки-спутницы, я вам сердце свое доверил! Девушки-спутницы! Робкий стук в приоткрытые двери… Сердце мое было похоже на бедный ночлег, открытый всегда и для всех. Я вырос. Однажды в дом мой вошла блондинка — и двери закрылись с этого часа. Два года, бесконечно желанна, в сердце моем жила она! Но как-то ночью постучали ко мне черные рясы! Отсветы факелов метались в окне во славу святейшей веры… Стояла тихая осень. Пожухли цветы и травы. В выси проплывали туч каравеллы. На юг улетали птичьи оравы… Они ее увели с собой. За что?!. Ветер двери захлопнул с силой… Я смотрел на поле, желтое, как волосы милой, на небо, серое, как ее пальто. А вечером я вышел вновь на дорогу и сигналил во мгле фонарем, зазывая путников к моему порогу. И снова старая дверь скрипела ночью и днем. И пришли ко мне новые дни и встречи. И каждый вечер ветры мяли в ладонях вывески мокрую жесть: «Входите, пока места свободные есть!» Вместе с девушками в сердце вошли иные мечты. Одни из них были чисты. Другие… Куда там! Однажды, например, мне стать захотелось богатым! Но и эти мечтанья ушли навсегда. Пролетели месяцы, пробежали года — и теперь все реже и реже скрипела старая дверь. Я вырос и с каждым новым рассветом юность свою ощущал все полней. И день наступил после многих обычных дней — я повесил замок на дом свой ночлежный (он доныне стоит, неуютный, пустой) и ушел — в мир безбрежный с новой своей мечтой! Ни пиратом, ни вором, ни генералом отныне быть не хотелось мне. О, я думал теперь о немалом — вот бы новую гору прибавить моей стране! Я отправился в путь, я метался с места на место! Отныне мой путь не имеет конца. Отныне принадлежу тебе лишь весь я, дорогая моя невеста, Поэзия!

4

Поэзия! Как ты нашла дорогу ко мне? Зачем ты ко мне пришла? И откуда? Мама моя — иностранка, она и по-албански-то говорит с акцентом покуда. Отец всю молодость плавал в чужой стороне. Ты ко мне прилетела издалека! Пройдя по мощеным каменным улочкам моего провинциального городка, в старый дом трехэтажный ты вступила и все изменила вокруг. Казались рифмованными окна и лестниц перила… Фонарь на углу волшебно вспыхивал вдруг… Пел о чем-то задумчивый дождь… Я к старинным башням бежал и еле сдерживал дрожь: мне чудились древние рыцари, они проходили вдоль стен вереницами — сверкали щиты и мечей отточенных лезвия… О вечная моя любовь, о Поэзия! Я многие вещи, полюбив, разлюбил, выбросив их из сердца, как лишнюю ношу, и бледнел от злости, как небо зимой… Но снова и снова, позднею ночью вернувшись домой, как мальчик, бегущий от ночной темноты, я к тебе возвращался — и ты, забыв про измены, лохматила волосы мне и горячий мой лоб неизменно освежала прохладной рукой, любимая моя Поэзия, буря моя и покой!

5

Старые истрепанные тетрадки. Корявые строчки разбросаны в беспорядке. Нет ни одной обложки или листка без буковок И и К… Формула S=2R… Литература — алгебре не в пример — казалась раем. Формулы во мне вызывали стон! Альбомы: редчайшие марки с зубчатым краем… — Меняю два Люксембурга на один Цейлон!.. Окончив гимназию в ту весну, на кубический корень я смотрел без азарта, из всех математик, признавая одну — математику биллиарда. Наконец я покинул город родной, мой город с улочками кривыми. Позади остался детства мир озорной… Дом с моими мечтами как будто вымер. Я в него не вернусь — никогда, ни за что! Впереди бульвары, и тротуары, и шоссе, ложащиеся под авто. Прощай, моя первая молодость, юных мечтаний земля! Я знаю, в старой моей ночлежке сейчас неуютно и холодно. Ветер, под окнами заунывно скуля, табличку перевернул. Отныне слово «закрыто» смотрит с дверей. Я сердце, как парус большой, распахнул — и влился в него могучего ветра поток, это ветер любви и веры в маленькую мою отчизну… Он понес мой парусник к берегу новой эры — к Коммунизму.