Лишь одна музыка
Шрифт:
— Предаешь?
— Меня пугают эти слова. Слишком резкие и сильные.
— И музыка пугает? — спрашиваю я.
— Да, и музыка тоже, в каком-то смысле. Но по крайней мере я могу с тобой о ней говорить. Мне так не хватает разговоров о музыке — и возможности играть с кем-нибудь, кто понимает меня такой, какой я была до... до всех этих перемен в моей жизни.
Я беру ее за руку. Она качает головой, но руку не убирает.
— Что мне сказать, Джулия? Что ты хочешь, чтобы я сказал? Мне легко говорить «люблю, люблю, люблю». Я не женат.
—
— Из Ниона. Нет. Не знает... Что ты читала в тот день, когда я тебя видел в автобусе?
— Не могу вспомнить. Странно, да? Совсем не помню. А ведь такие вещи обычно не забываются.
— Я так до конца и не оправился, потеряв тебя. Ну да сама знаешь. Но сейчас я боюсь с тобой разговаривать — боюсь неверно шагнуть и никогда больше тебя не увидеть. Неужели между нами все так изменилось?
— Я не знаю. Не знаю. Я только что отвела Люка в школу. Он не очень музыкален. Майкл, это ужасно. Мы правда не можем.
Она закрывает глаза. Я их целую, и они открываются.
— Так что?
— Я вижу пару седых волос, — говорит она.
— Незаслуженные седины, — говорю я.
— Сомневаюсь.
Она целует меня. Я ее обнимаю в этой звуконепроницаемой комнате, далеко от дневного света и звука машин на Бейсуотер и от тенет всего мира. Она обнимает меня так, словно больше никогда не позволит мне ее покинуть.
3.17
Солнце освещает наши тела. Она не хочет закрывать ставни. Я провожу рукой по ее волосам, они гораздо длиннее, чем раньше. Мы упоены любовью, не нежностью, но экстазом, утоляя жажду друг друга, — и я чувствую, что ее напряжение уходит. Она не хочет, чтобы я говорил, и не говорит сама, но она глядит на мое лицо, будто чтобы уловить каждое мое выражение. Запах ее тела, смешанный со слабым ароматом духов, сводит меня с ума.
После, когда я возвращаюсь в кровать, она кладет голову мне на плечо и засыпает. Я не вижу ее лица. Свободной рукой легонько касаюсь сперва одного ее века, потом другого. Она глубоко в другом мире, далеко от меня. Где-то в отдалении гудит вертолет, но она не просыпается. Чуть позже я поднимаюсь, мягко высвободив руку. Недолго — не больше полминуты — смотрю на нее. Наверное, она это чувствует. Она открывает глаза; смотрит на меня, как будто читает мои мысли. На ее лице, сначала страстном, потом умиротворенном, я читаю возвращение неуверенности.
— Я лучше пойду, Майкл, да?
Я киваю, хотя совсем не согласен. Пытаюсь ободряюще улыбнуться. Когда мы были вместе, мы почти никогда не занимались любовью днем, не знаю почему. Мои мысли спутаны: они мечутся между тем моментом, когда я впервые увидел ее еще студенткой, и всеми событиями этих последних дней — разговорами, музыкой, любовью. Знаю, меня что-то тревожит, с чем я не могу смириться, — но даже не сформулировать, что это может быть. Но сама мысль о случившемся горит сквозь легкий, не осевший в голове туман.
3.18
Хотя она ушла много часов назад, комната пахнет ею. Проходит день, второй. От нее ничего ни слыхать: ни звонка, ни факса, ни письма, ни визита.
Днем, ночью я зарываюсь лицом
3.19
Проходит три дня. Я так больше не могу. Выхожу в парк, чтобы успокоить мысли.
Платаны все голые, но их облезающая кора залита косым светом. В конце озера Лонг-Уотер еще пару недель назад сухие и окруженные грязью фонтаны снова заиграли. Пятна снега исчезают, и кое-где вылезают редкие крокусы. Вдоль Серпентайна лимонно-зеленые плакучие ивы тоже возвращаются к жизни.
Около трех пополудни. Школа скоро закончится. Будет ли Джулия встречать Люка у двери? Ноги сами приводят меня на угол площади. Я слежу за улицей — бесцельно, тревожно. Получается, я вышел из дома, чтобы ее найти?
А вот и она. Быстрой походкой преодолевает ступеньки и стоит в очереди с другими женщинами. Через несколько минут выходят маленькие мальчики в зеленых кепках, их обнимают, целуют и уводят.
Джулия и Люк идут вдоль площади рука в руке и потом вдоль улицы, отходящей от площади. Они останавливаются возле «рейнджровера» и выпускают огромную коричневую собаку с черной мордой, которая так счастлива их видеть, что трудно надеть на нее ошейник.
Теперь они на моей улице. Я смотрю на них со стороны: маленький мальчик в кепке; хорошо, но буднично одетая женщина среднего роста с милой неторопливой походкой — ее волосы скорее золотистые, чем каштановые; и огромная золотисто-каштановая собака со смешным, немножко неуклюжим аллюром, — ее присутствие защищает семью. Мне, полуосознанно их преследующему, трудно разглядеть лицо Джулии со стольких ярдов сзади.
Я вижу выражение ее лица, только когда она проходит мимо моего дома. Она кидает взгляд направо и вверх, ищуще, тревожно. Затем они продолжают идти к парку.
Они останавливаются на пешеходном переходе. Собака натягивает поводок. Мальчик прижимает лицо к руке матери.
Теперь я там же, где начал, — в парке. Иду за ними на расстоянии, пока они гуляют по аллее молодых лип, мальчик и собака то и дело выбегают на траву. Через пару минут собака, чья морда напоминает медведя-гризли, с лаем вприпрыжку проносится мимо меня, потом разворачивается и бежит к хозяину.
— Базби! Базби! Назад! Хорошая собака! — кричит Люк звонким голосом.
Джулия поворачивается; останавливается; и что-то в ее позе говорит, что она меня увидела. Я колеблюсь, она колеблется, потом мы начинаем идти друг к другу. Мальчик и собака вращаются вокруг нее, как планеты по нерегулярным пересекающимся орбитам.
— Ну, здравствуй, — говорю я.
— Здравствуй.
— Это, значит, Люк?
Мальчик вопросительно смотрит на мать.
— Да. Люк, это Майкл.
— Здравствуй, — говорю я.
— Здравствуй, — говорит Люк, пожимая мне руку.
— Ты часто сюда приходишь? — спрашиваю я.
— Иногда — когда мама меня забирает после школы.
— Наш пес это любит, — объясняет Джулия. — За домом у нас есть общественный сад, довольно большой, но Базби предпочитает парк.
— Базби! — говорю, потрепав собачью голову. — Славный пес. Славное имя.