Лишь разумные свободны. Компиляция

Амнуэль Павел Рафаэлович

— Нет, ваша честь, — ответил я. — И не потому, что уничтожение Зла не может считаться преступлением. А потому, чо Дьявол или как бы его там ни звали, — нематериален, а закон предполагает ответственность за преступления, совершенные на этом, а не на том свете.

Судья кивнул.

— Значит, неподсуден, — с удовлетворением сказал он. — Есть еще два вопроса, важных для судебного разбирательства: мотив и способ. Мотив понятен. Способ — нет, но поскольку нет факта преступления и нет объекта, то и выяснение способа не представляет для суда интереса.

— Мы с вами не в суде, — разумеется, он и сам понимал это, но я

решил, что нужно точно обозначить наши новые отношения. — И я уже не тот, что был до двадцать второго числа. Тогда я бы сильно подумал, могу ли ударить старого человека, — и, конечно, не ударил бы, это было выше меня. Сейчас — пожалуйста. Продемонстрировать?

Судья инстинктивно прикрыл рукой лицо, но я не сдвинулся с места — я мог его ударить, мог и убить, я ощущал сейчас в себе эту способность, но мы разговаривали, и существовали другие способны принудить этого человека сделать то, что я считал нужным.

Судья опустил руку и сказал насмешливо:

— Вот видите. Каждый в этом мире способен на определенные поступки.

Я ударил его только для иллюстрации, не вложив в это действие никаких эмоций. Судья дернулся, будто его коснулся не кулак, а электрический разряд прошел по телу — даже ноги подпрыгнули.

— Идиот, — прошипел он. — Нам еще сто лет работать вместе, вы об этом подумали?

— Подумал, — кивнул я. — Мы прекрасно будем работать вместе. Я буду защищать убийц, а вы — выносить приговоры невинным, потому что иначе не сможете проявить то зло, что вселилось в вас, и в меня, и во всех, после того, как не стало Дьявола. Раньше вы мучились сомнениями, отправляя преступников на электрический стул. Теперь это будет доставлять вам удовольствие. Раньше были люди, в принципе не способные совершить подлость, ударить женщину, обмануть, украсть… Сейчас таких людей нет.

Судья и не подумал возражать.

— Конечно, — сказал он. — Конечно. Конечно.

Он повторил это слово раз двадцать — громко и тихо, медленно и быстро, я решил, что больше ничего от него не узнаю, и поднялся. Дипломат стоял у моих ног, и я подумал, что запись нашего разговора нужно будет сразу переписать в формат mp3 и отправить все те же адресатам — с другого, впрочем, электронного адреса. Голос судьи останется, чтобы его можно было узнать, а свой я, конечно, изменю — добавлю низких частот и немного растяну во времени.

— Постойте, Дин, — сказал судья, когда я уже шел к двери. — Поймите, наконец, одну вещь… Я понял ее в ту ночь, когда явился третий кошмар. Дьявола больше нет — и, значит, все дозволено.

— Да? — вежливо сказал я. По-моему, судья повторил чье-то изречение, но чье именно, я не мог вспомнить.

— Раньше Он, Кзязь Тьмы, Дьявол, Сатана, Вельзевул был тем, кто нес в наш мир зло. Он искушал нас, и мы поддавались искушению. Или не поддавались. Мы думали, что если Дьявол исчезнет, то исчезнет и зло, и это сразу станет заметно, в считанные часы мир станет лучше, люди физически почувствуют себя более свободными, потому что истинно свободным человека делает возможность творить добро, а зло превращает его в раба. Его раба.

Интересно, на их сборищах, тех, на которых присутствовала и Ревекка, судья произносил именно эти слова или он специально для меня сочинял сейчас оправдательную речь, отобрав мои функции адвоката?

— Но мы ошиблись, — продолжал судья. Нет, пожалуй, он не ко мне обращался, он сам

с собой разговаривал, и стиль речи был ему привычен, он просто не умел говорить иначе. — Мы ошиблись, — бормотал он, — мина разнесла Дьявола на атомы или на что-то иное, на частицы зла, атомы зла, и Он, умерев, действительно исчез из того мира, там сейчас хорошо, там у Творца не осталось соперников, Ад перестал существовать, но Ад пришел в наш мир, и в каждого из нас вселилась эта частица, этот атом Дьявола… Теперь зло не персонифицировано. Оно везде. Зло теперь в каждом из нас. И это — конец. Раньше средоточием зла был Он — Князь Тьмы. Он провоцировал человека, но ему можно было противостоять. Можно было сказать «нет» и остаться собой. Можно было даже стать праведником. А теперь… Свободы воли больше не существует, потому что в каждом из нас есть часть — материальная или духовная — разодранного на составляющие Дьявола. И мы — каждый из нас — уже творим и будем творить зло, как только представится возможность. Может быть, произошли какие-то изменения в ДНК, в генах, я не знаю, я не специалист, но я чувствую, что стал другим, и вы, Дин, тоже это почувствовали, вы сами сказали, что…

— Когда что-то делаешь, хорошо бы подумать о последствиях, — сказал я банальную фразу и понял неожиданно, что в мыслях моих ничего и не осталось, кроме банальностей.

— Но кто мог предположить! — вскричал судья, взгляд его прорезал меня, будто луч лазера, я физически почувствовал, как ненависть этого человека, направленная в мою сторону, обожгла мне щеки и шею и опустилась ниже, и пронзила сердце, и я испугался, я вышел из квартиры судьи, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, потому что идти у меня не было сил.

Когда дверь закрылась с глухим щелчком, боль отпустила меня мгновенно, будто кинжал вынули из груди, предварительно, повернув его раз-другой для верности, и рана затянулась, я сделал несколько вдохов и выдохов, ноги перестали дрожать, и я обнаружил, что вылетел из квартиры судьи, оставив там дипломат с записью нашего разговора.

Возвращаться у меня не было никакого желания. Я вошел в лифт и дальнейшие свои действия продумал, пока спускался на первый этаж.

Я позвонил Ревекке и сказал автоответчику:

— Послушай, я только что был у твоего Кошениля, который на самом деле судья Арнольд, и мы хорошо поговорили. Сейчас я еду домой, и мы будем вместе, если ты все еще у меня. Если ты уехала, я тебя найду. В Остине или где бы то ни было. И мы будем вместе. Всегда. Мир рушится, и мы должны держаться друг друга. Понимаешь?

— Я люблю тебя, — продолжал я, не зная, говорю ли все еще с автоответчиком или Ревекка включила наконец связь, увидев на дисплее номер моего мобильника. — Я люблю тебя. И я готов на все, чтобы ты стала моей. На все, понимаешь? Дьявола больше нет, и, значит, все дозволено.

Судья был прав.

* * *

Из всех ужаснейших страданий нет ужасней сомненья. Это не я сказал, это сочинил Шекспир и вложил в уста своего персонажа. Отелло не хотел страдать и прекратил сомневаться, войдя однажды в спальню к любимой жене Дездемоне и убив ее способом, который в те суровые времена мог даже считаться гуманным. Какие доказательства измены он имел, приводя собственный приговор в исполнение? Платок и рассказ Яго. Глупости. Ни признания обвиняемой, ни свидетелей защиты… Произвол.