Лишь разумные свободны. Компиляция
Шрифт:
— Нет, — сказал я.
— Как продвигается расследование гибели Бертона? — осторожно спросила Ревекка. — Ты общаешься с комиссаром Эшером?
— Никак, — сказал я. — Ни малейших зацепок. Для комиссара, я имею в виду.
— Ты все еще думаешь, что…
— Не надо об этом, — попросил я.
— Дин, уверяю тебя…
— Не надо… Пожалуйста.
— Никто из наших не убивал Рика!
Не нужно было ей настаивать.
— Конечно, — сказал я. — Это сделала ты.
— Я?
— Пожалуйста, я не хочу это обсуждать.
— Нет, говори, — Ревекка придвинулась ко мне, руки ее крепко сжимали мои запястья,
— Я не воображал, Ревекка, — сказал я. — Сначала — предполагал. После разговора с Эшером убедился. В крови Рика не обнаружили никаких препаратов. Уверен, что и в моей крови их тоже не обнаружили бы. Я ничего не понимаю в химии… А ты виделась с Риком перед тем, как поехала ко мне.
Ревекка не пошевелилась. Не нужно было ей заводить разговор о Рике. Я не удержался, я хотел, чтобы она поняла простую вещь: убийство Дьявола — такое же зло, как убийство человека, убийство есть убийство, против кого бы оно ни было направлено, и потому у Бойзена ничего не получится, нельзя бороться со злом с помощью зла. Невозможно сделать черное белым, если мазать по черному черной краской. Это только в математике минус, умноженный на минус, дает плюс. Но минус, сложенный с минусом, все равно дает минус — еще больший, чем раньше.
— Я не убивала Рика, — сказала Ревекка, — но если ты думаешь иначе…
— Конечно, — сказал я. — Конечно. Конечно.
Я повторил это еще пару десятков раз — пока Ревекка не закрыла мне рот поцелуем. Может, этого я и добивался?
Мы перешли в спальню, оказавшуюся не такой, какой я ее себе представлял: это была маленькая комнатка, в которой помещалась кровать и встроенный шкаф с большим зеркалом, отражавшим все происходившее на постели, и все, что там действительно происходило в течение последовавших часов, было отражено и, наверно, погрузилось в память материала, и мне бы хотелось стать зеркалом, чтобы помнить, но я остался собой и уснул очень быстро, во всяком случае, я не ощутил никакого перехода — был в спальне, а оказался…
Не знаю, где я оказался. И не знаю — когда.
Но мне довелось присутствовать при гибели Князя Тьмы.
Я хватал ртом воздух, но воздуха не осталось, вместо воздуха была пустота, и легкие мои было пусты, и сердце было пусто, и я умер.
Ревекка рассказывала мне потом, что отчаянно перепугалась, вернувшись из ванной и обнаружив меня лежавшим на полу и, будто рыба, выброшенная на берег, дергавшимся и ловившим воздух широко раскрытым ртом.
Ревекка рассказывала мне, что в ванной ей вдруг отчаянно захотелось спать, она пустила холодную воду, чтобы не заснуть, и это, похоже, спасло ей жизнь. И мне тоже, потому что опоздай Ревекка хотя бы на полминуты, мне не помогло бы ни искусственное дыхание изо рта в рот, ни электрошок, который применили парамедики, приехав по вызову и найдя меня в состоянии клинической смерти.
В больнице я провел трое суток. Лежать под капельницей
Я хотел сказать ей о том, что все кончено, Дьявола нет больше, и пусть Бойзен сейчас где-то и в чем-то, что христианское учение интерпретирует, как Ад, но Дьявола и в Аду нет, и нигде, он уничтожен взрывом, разнесен не на атомы, поскольку он и раньше состоял не из атомов, а из субстанции, которая не являлась материей и описать которую я не мог бы — особенно сейчас, зная только английские слова и не зная ни слова из того языка, на котором Бойзен говорил с Ним.
Я хотел все рассказать Ревекке, но промолчал.
— Что с тобой было? — спросила она.
— Понятия не имею, — сказал я. — Прихватило сердце. Инфаркт?
— Нет, — покачала она головой. — Сильный приступ, сбои в ритме. Так что с тобой случилось?
— Понятия не имею, — повторил я и отвернулся.
Почему-то я знал, что не должен рассказывать Ревекке о том, что видел и чувствовал в последние свои минуты. Свои? Почему я думал об этих минутах, как о своих? Может, потому, что боль, испытанную Им и победившую Его, я ощущал сам?
Если бы Ревекке дано было знать, она оказалась бы там вместе со мной. Она плескалась в душе. Она отогнала сон, я — не смог. Мы были теперь по разные стороны.
Разные стороны — чего?
— Что с тобой было? — спрашивала она раз за разом, и я раз за разом отвечал:
— Не знаю… Не знаю…
Когда меня выписали, Ревекка ждала в приемном покое.
— Отвези меня в аэропорт, — попросил я. — Я три дня не был в офисе, Джемма говорит, что клиенты выстроились в очередь. Ведут они себя безобразно, раньше такого не было.
— Мы поедем ко мне, — сказала Ревекка, голос ее скрипел, как флюгер на ветру, — тебе нужно прийти в себя.
— В аэропорт, — повторил я. — У меня обратный билет с открытой датой, так что тебе не придется занимать мне ни доллара.
В аэропорту я от Ревекки попросту сбежал — она пошла в женскую комнату, а я зарегистрировал билет и поднялся в зал отлетов. Мобильник звонил не переставая, Ревекка искала меня, должно быть, по всему первому этажу, но я не отвечал, а, когда вошел в самолет, выключил телефон.
Я съел обед и заказал вторую порцию — очень хотелось есть. Стюардесса швырнула мне на столик поднос и пробормотала что-то о полезности воздержания. У меня почти не осталось наличных денег, я расплатился кредитной картой и обнаружил, что кто-то внимательно изучил содержимое моего бумажника — все там лежало не так, как я привык класть. Ну и ладно.
Из аэропорта я поехал в офис — работы действительно накопилось много, я терял клиентов, на завтра было назначено заседание суда по делу Пильмана — последнее перед рождественскими каникулами, — обвиненного штатом Аризона в попытке кражи со взломом, в принципе, я был готов к процессу, но трехдневное отсутствие не могло не сказаться, обвиняемый и прежде был не в лучшем психическом состоянии, а сейчас — я мог себе представить…