На обложке – Раиса Николаевна, моя мама. На детской, завершающей книгу, фотографии тоже мама. До войны оставалось еще 5 или 6 лет, она об этом не знала, но о событиях в мире говорило радио. Среди безбрежных подмосковных лесов, в деревне Годуново под Вереей было еще тихо, немецкие захватчики пришли сюда в 1941 г., от их выстрелов погибли дед Александр и бабушка Ольга.
Дед Николай Федорович накануне войны перевез семью в Москву. Станция «Маяковская» защитила маму во время бомбежек, ее брат Николай Николаевич ушел на фронт, окончил войну в Европе. Отца Петра Ивановича в начале 1950-х назначили заведующим клубом железнодорожников им. В. И. Ленина в Улан-Баторе. Ему дали 25 лет за незначительное дело, вернулся через 3 года после кончины Сталина. Быть может, жизнь отца – это «легенда» без срока давности? Мой двоюродный брат Лев Николаевич стал генеральным директором авиамоторного комплекса «Союз», сестра Марина –
заслуженным врачом России. Фото с моей бывшей женой Илоной у памятника «Могила Неизвестного солдата».
Конечно, я писал многие стихи, проходя вместе с родителями через их память и преодоления. Минул почти целый век со времен их детства, и я живу событиями, пережитыми мамой и папой. Это – важный итог моей жизни. Продолжает жить во мне далекий и близкий Вьетнам.
Мне не удалось вместить в сборник многие дорогие мне фотографии родных и друзей – участников и очевидцев обычной жизни и грандиозных событий разных эпох. Но мама с куклой смотрит на нас. Мне хочется верить, что она – тот самый Крош, о котором всем послевоенным поколениям написал Анатолий Рыбаков. Конечно, мы всегда будем оставаться Крошами.
Вадим Ларин
Горгона и Персей
Медуза Горгона живет надо мной.Милая, вредная прачка.Опять заливает Парнас мой водой.Стирает она или плачет?Падают капли ржавой водыНа строчки стихов отглаголенных,Будто секунды вечной судьбыЧьих-то рубах просоленных.Может, вернулись домой моряки,Тельники скинув мазутные.Иль трубочисты свои сюртукиВручили ей на минуту.Я – не Персей. С ручкой в рукеПеред Горгоной – бессилен.Только в чернильнице старой моейДремлет волшебная сила.Я напишу про Медузу в домкомВ самых простых выражениях,Чтобы жестокая видела в томВечно свое отражение.Нет! Наверное, я – не нов,В силу меча не веря.И вот весь в чернилах несказанных словПлачу у Вашей двери.
Сон-Москва
Безмолвна ночь. Клонятся небесаПод Божеской рукою к горизонту.Там лентой вьется чистая река.Огни свои там зажигает город.Кто обитатель стен, хозяин тех огней,Кто корабли за чудесами снаряжает?Кто выковал и Солнце, и Луну,Кто в небо их волшебно запускает?Доносят ветры хлебный аромат,Что из печей крадется за туманом.И песни нежные в тиши звучат.Услышат их и в самых дальних странах.Стою и жду. В ночи тяжелый гул шагов.Ключи несут от башенок Кремлевских.Я вижу гордых золотых орлов.И звезд мерцанье алых лучеострых.Звенят Куранты полночь на Земле.Ракетой телебашня в высь стремится.Сопит колючий ежик в шелковой траве.Ужели сплю, ужели город снится?Я не был там. Пусть такова судьба —Взирать его с равнины потаенной.Живет на берегах реки Москва.А я рассказываю странный сон мой.
Вещуны
Под свой колпак, под разноцветный,Упрятал шут яйцо наседки.Устал от царской маяты,Лежит в цветах и видит сны.Вот царь шагает под короной,Где вьет себе гнездо воронаИ зычным голосом сатрапуО всех докладывает правду.А он устал себя неволить,Что на уме царю глаголить.Всего один, кому и в праздник,Тиран не угрожает казнью,Хотя б и стрижен под горшок,И весел, словно петушок.Но вот зарделось снова утро,Так, точно спал всего минуту,И чей-то писк под колпакомОн слышит уха уголком.Тут свой колпак он поднимает,А там петух как царь шагает,Росточком с маленький вершок,Сам Золотой наш гребешок.
Почтовый
ящик
Ну почему и отчегоИз железной груди моейСаксофон не отлили?Пел бы и пел себеПод чьими-то чуткими пальцами.А так вишу молчком,Глотая письма ночью и днем,Признания в бедах и счастьях.Нет, я не горюю.«Здравствуй, дружок!» —Читает мальчишкаВ дальнем углу планеты.А я тихонько дужу в рожокИ всем рассылаю приветы.
Маяки
Подражание А. Рэмбо
Что за топот в поднебесье?Конь Ильи в ночи летит.Это Бальмонт своей песнейВместе с звездами звенит.Пред домами пляшут тениМолчаливою гурьбой.И зовет их в лес Есенин —Скорбный вещий домовой.У реки пылают ивы,Солнце ветками схватив.Сочиняет ОзнобишинВместе с речкою мотив.Все мы – полны одночасья.Облетает яблонь цвет.И в волшебных ипостасяхВечно жив родной поэт!
Прощаю
Поле, слезами Божьими зареванное,Лес, дыханьем его изможденный, буреломный,Море, вычерпанное плошкою насухо,Небо, содранное и сунутое за пазуху,Ищет странник упрямый себе в утешение.А поле хлебами шумит золотыми.А лес дубами встает вековыми.И море волнуется вечною радугой.И в выси планеты сияют нарядами.И Бог умирает и просит прощения.
В пустыне тундры день умолк.Затих тревожный бег оленей.Шаман откинул свой полог,Примету древних погребений.Молчит колдун, и тишинаМерцает Северным сияньем.Горит Полярная звезда,Властитель странствий в мироздании.Пылает искорками снегНад чумом древним, колченогим,Сим предвозвестником ракет,Открывших в космосе дороги.Маин, он знает ночи плен,Он Солнце людям возвращает.И шапку круглую, свой шлем,На брови глубже надвигает.Пора, пора! Взвилась пургаРакетными дымами старта.Вернуться б только до утраИ нарядить в дорогу нарты.А до восхода – целый век,Помноженный на скорость света.Уснул шаман, и белый снегКружится в танце с воем ветра.
Несется барабан под горуИ дробь-тревогу бьет свою.Он слышен одному лишь Богу,Остановившему войну.Там, на вершине, барабанщикПоник, убитый миг назад.Не поведет он войско дальше.Окончен бой, окончен ад.Бегут войска, спасая флаги,Бегут домой, к своим хлебам.Им лишь один – призыв отвагиГремел усталый барабан.Победам громким был обучен.И вел войска свои вперед.А после он печальным тучамСвой круглый подставлял живот.Стучали капли мерно, глухо —Рыдал Господь, создавший мир.Смеялись барабанщик с другом,Чуму войны обретши в пир.Но вот лежит, сраженный шпагой,Сей новоявленный Адам.Не смог спасти он чести флага.Умолк усталый барабан.
