Листобой (Рассказы)
Шрифт:
Наконец Грошев отпустил руку Николая, снял шляпу.
– Что я бабе его скажу?
– спросил он.
– Тише, тише... Он дышит!
В голосе Генки прозвучала такая уверенность, что мы замерли, затаили дыхание, а он склонился, прислушиваясь, к самым губам Николая.
Где-то далеко на шоссейной дороге за рекой заворчал автомобильный мотор. Шумно вздохнула овца. Последние, особенно тяжёлые капли падали на землю с листьев картошки.
Генка потрогал меня за руку, чуть-чуть прижался
– Придумай что-нибудь, - попросил Генка.
– Придумай, дядь. Он оживёт.
– Можно воздух вдуть, - нерешительно сказал я.
– Вдувай! Вдувай!
– сразу обрадовался Генка.
– В нас воздух живой. Он войдёт в него и оживит.
– Да уж поздно.
– Вдувай, дядь, - просил Генка, обнимая мою руку, гладил рукав, как будто я был человеком, способным вдуть живой воздух.
Грошев насторожённо слушал нас. Овца легла на землю, задёрганная верёвкой.
– Ну, посвети.
Я отдал фонарь и наклонился над человеком, пластом лежащим на земле. Огромной картофелиной казалось в свете фонаря его лицо. Ладонями я сжал его щёки, вздохнул глубоко, будто собираясь нырнуть. И Генка вздохнул за моей спиной. Медленно приблизил я губы к его рту, прижал и с силой выдохнул весь воздух, нажал локтями на грудь.
Гак!
– вылетел вдутый мной воздух и рассыпался, как пыль.
Николай дрогнул, повёл рукой. Приоткрылись его глаза, хлипнуло в горле:
– Чтой-то?
Час прошёл или больше, как кончилась гроза?
У палатки горел уже костёр. Дым от него шёл влажный, утяжелённый, особенно горький. Он уплывал к полю, смешивался с ночным туманом.
Николай лежал в палатке, накрывшись мокрыми плащами. Он высунул к костру заляпанное землёй лицо, тяжко дышал, закашливался дымом.
Грошев снял брюки и размахивал ими над огнём.
Генка сидел у костра, обхвативши за шею овцу, которая бессмысленно пялилась в огонь.
– Я прямо не верил, что всё обойдётся, - весело сказал Генка.
Он восхищённо глядел на Николая, не мог отвести глаза, будто боялся, как бы снова чего не случилось.
– И папиросы-то намокли, - хрипло сказал Николай, ни к кому особенно не обращаясь.
– А мы их посушим!
– обрадовался Генка.
Николай вяло махнул рукой - дескать, ладно, чего там.
Я снял куртку и стал помахивать ею над костром, сушить.
Под взмахами загудели сучья, располыхались. Лопались и скрючивались в жару сосновые иголки.
– Сбоку молния ударила или как?
– спросил я Николая.
– Прям под ноги.
– Тогда б ты не встал. Она тебя тряхнула только и об землю бросила, возразил Грошев.
– Говорю я - под ноги, -
– Ух, жара!
– сказал Грошев, отскочил от костра.
– Ташкент!
– Это ещё не Ташкент, - ответил Генка, протягивая к огню руки. Сейчас-сейчас, разгорятся...
– Генка-а-а!
– послышалось недалеко.
– Гена-а-а-а!
– Батя!
– испуганно вскочил Генка.
– Батя меня ищет!
Он дёрнул овцу за верёвку и побежал в темноту, сразу позабывши нас.
– Иду-у-у!
– закричал он.
– Идёшь?
– слышался сердитый голос.
– Ты куда провалился, а?
– Эй, дядя Паша!
– крикнул я.
– Иди к огню!
– Тебя мамка ждёт или не ждёт?
– закричал дядя Паша, не обращая на меня внимания.
– Ты где был, а?
В голосе его звучала такая гроза, что я схватил фонарь и поспешил за Генкой.
– Мамка кричит, что тебя молния убила! Ты думаешь об ней или нет?
– Бать, бать...
– толковал в темноте Генка.
– Я думаю... Правда думаю...
– Эй, дядя Паша, да погоди ты!
– сказал я, догнавши их на тропинке.
– Тебя мамка ждёт или нет?
– кричал дядя Паша.
– А ты костёр жгёшь! Я те дам костра!
Тут дядя Паша действительно дал костра и добавил овечьей верёвкой. Генка сразу, не сходя с места, заревел басом.
– Да погоди ты!
– закричал я, ослепляя дядю Пашу фонарём.
– Генка не виноват. Тут человека молнией зашибло, а он помогал!
– Чего?
– кричал дядя Паша, не признавая меня.
– Тебя не спрашивают! Если тебя не ждут, так ты жги костёр, а парня не приваживай!
– Да тут несчастье случилось!
– А ну пошли домой! Тебе мамка даст! Все глаза проплакала!
– "Проплакала"!
– неожиданно возразил Генка.
– Небось телевизор смотрит.
– Ты поговори, поговори!
– кричал дядя Паша и быстро потащил и Генку и овцу его в темноту.
– Костёр они жгут! И так весь лес спалили!
Я остался на месте и долго ещё слышал, как дядя Паша ругал сына:
– Тебя мамка ждёт или нет?
Почему-то он особенно напирал на то, что Генку ждала именно мамка, а он вроде бы и не ждал.
– Бать, бать...
– послышался в последний раз Генкин голос.
– Я больше не буду...
Грошев всё махал брюками над костром.
– Я-то в сторону глядел, - объяснял он Николаю.
– Потом смотрю - тебя нет. А ты в картошке лежишь!
– Пыхнула только, - ответил Николай.
– А дальше не помню.
Грошев махнул брюками - с костра взлетел пепел, закружились его хлопья, словно моль, серые мотыльки. Сосновые искры потянулись в небо, остановились высоко над костром.