Листобой (Рассказы)
Шрифт:
И снова молния - пляшущая берёза - вонзилась в поле. А земля ухватила её с таким звуком, как будто болотная трясина - выпавший нож. Задёргалась, затряслась другая молния, ища место, в которое ударить, и - пропала. И, бешено чередуясь, возник будто бы лес ослепительных корней...
– Дядень, дядень...
...но только корни эти не высасывали из земли соков, а сами вбивали в неё свою белую голубую кровь.
Я втянул голову в палатку, как черепаха в панцирь. Генка прижался ко мне покрепче, зажмурился, и я плотно закрыл глаза, но всё равно
Ливень заливал, и брезент не гудел уже, палатка обмякла, стала вялой и прозрачной, не плотнее блина.
– Глянь, дядь, не видно овцы-то?
Я снова высунулся наружу и в свете молний увидел, как мечется по краю поля лохматое призрачное пятно. Это была овца. При каждом ударе грома она выпрыгивала из травы, как собака.
– Дочк, Дочк, Дочк!
– закричал Генка и выскочил из палатки, побежал через поле.
Птичьей клеткой вспыхнула перед глазами его ковбойка, и Генка плеснул руками в сполохе света.
Я вылез из палатки и побежал следом за ним.
Ливень навалился на плечи, хотел расплющить, растворить, вогнать в землю. Щербатым гребнем, частоколом стояли вокруг молнии - сочные, разветвлённые, как вилы. Гром бил - и небо вскидывалось в пене...
– Обходи! Обходи её... обходи!
Зачарованная вспышками, овца прыгала на одном месте, будто дожидалась, когда же влепит прямо в неё. Между молниями вдруг слышалось:
"Э-э-э-э-э-э-э..."
Я бежал и тоже подпрыгивал - "Дочк, Дочк, Дочк!.." - давил картофельную ботву. Она лопалась, хрустела, вскрикивала под ногами, подкидывала вверх, под молнию. Я ждал, как молния настигнет меня, ударит в затылок и - в землю. Я чувствовал эту пустую точку на затылке. Вот упаду, расколюсь со звоном, как бутылка, разбитая дробью.
Генка бежал шагах от меня в десяти. Голова его за картофельными кустами вдруг загоралась серебряной кочерёжкой.
– Заходи!.. Заходи!
Уах!
– влип в поле дрожащий гвоздь - белая молния. Выбрызнула из земли недозревшая картошка. Овца, подпрыгнув, повисла над чёрной ботвой.
Я кинулся на неё, выставив руки, и она снова прыгнула - шальной невиданный зверь, вроде единорога.
Я схватил её за шею, и тут же ослепительный огонь вывернул глаза, растянул их до ушей. Вскипел воздух, и голова моя закружилась над картофельным полем, плавно и мягко светясь...
– Башку ей прикройте, дядь!
– кричал подоспевший Генка и лупил овцу по чём попало.
Оттянув с живота свитер - "Дочк, Дочк, Дочк!.." - я подсунул под него овечью голову, пятясь потянул её к палатке - вот наткнусь спиной на столб молнии, стоящий в земле. И медленная молния, плавная, как масляная струя, потекла, подрагивая, прямо по щеке и, сухо расколовшись, угасла.
Мы затянули овцу в палатку. Шерсть на ней слиплась, припала к рёбрам овца казалась ягнёнком.
Ссссссссссссс...
– снова послышалось над головой. Вспыхнула молния, и я увидел, как бьётся в углу палатки прозрачными крыльями изогнутая коромыслом синяя стрекоза...
Скоро
– Пойдём к нам, дядь, - сказал Генка.
– Обсохнешь хоть.
– Да ладно... У костра обсохну. Палатку собирать неохота.
Я взял ружьё и, посвечивая фонарём, пошёл проводить Генку да заодно поискать в сосенках сучков, пригодных для костра. Луч фонарика освещал пучки сосновых иголок. От ударов ливня они повернулись остриями к земле.
– Эй!..
– донеслось откуда-то.
Мы остановились, прислушиваясь, и даже Дочка, Генкина овца, замерла на тропинке.
– Эй, кто там с фонариком?
– снова донеслось с другой стороны картофельного поля.
– Молчи, дядь, молчи!
– шепнул Генка.
– Почему?
– неуверенно спросил я.
– Кто его знает, чего он кричит...
Мы постояли немного, помолчали и снова пошли потихоньку краем поля. Рыхлой была земля под полёгшей травой, и слышно было, как жадно, взахлёб, булькая, журча, всасывает она воду. Лужи разлились под ногами. Глинистая тропинка была - скользкая рыба налим.
– Эй, с фонариком!..
– Эй!
– ответил я.
– Помогите...
Голос тревожно оборвался, заглох в сыром воздухе.
– Дядь, - сказал Генка, - мне домой надо. А то поздно. Отец будет ругать.
– Давай, - ответил я.
– Будь здоров. А я схожу узнаю, чего он там орёт.
Я включил фонарик и пошёл по меже, прямо через поле. Генка остался было на тропинке, но потом, обругавши для чего-то овцу, потянул её за собой, догоняя меня.
– Узнаю хоть, чего он там орёт, - сказал Генка, и мы побежали через картофельное поле.
За мутью, проплывающей быстро по небу, то взмахивала, то застывала небольшая луна - плавно, как стеклянный поплавок от рыбацких сетей в волнах.
Плод на невидимом стебле - покачивалась луна в дрожащей пелене.
На бегу я светил фонариком, и перед нами прыгало круглое электрическое пятно, выхватывающее чёрные султаны картофеля и соцветия его, сочные после дождя, как сирень. Овца то путалась где-то сзади, то, как гончая, выскакивала вперёд и спотыкалась, дико оглядываясь.
В электрическом пятне, над волнами картошки, я увидел тёмную фигуру. Человек, очень длинный, жердеобразный, кланялся земле и кричал, размахивая руками:
– Эй, с фонариком, беги шибче!..
Он горстями захватывал землю и скидывал её в одно место, насыпал земляной холмик. Неприятной, чем-то опасной показалась мне эта фигура, не хотелось к нему подходить, да и Генка тормозил меня за рукав.
– Ты кто будешь?
– спросил я, остановившись шагах в пяти.
– Да Грошев я с Большой Волги!
– закричал он, как будто я всех должен был знать на Большой Волге.
– Охотимся мы здесь.
– А зачем звал-то?
– Молния друга зашибла! Помогай! Заваливай!