Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
— Ух ты! — как страстный болельщик, кричал Максим.
Мяч топила кипящая пенная волна, но он тут же выныривал и приплясывал уже на другой волне и вдруг снова взвивался, как от пинка.
— Деда! Смотри, деда! — выходил из себя мальчишка. — Бей его, бей!
Море утихло только через несколько дней. Ранними утрами из него часто выбрасывались большие рыбы, выбрасывались и шлепались обратно в сияюще-зеркальную воду. Днем же по глади моря пересыпались ослепительные мелкие вспышки, точно шел невидимый дождь и от ударов
Радостно было смотреть Ковшову, как дельфиненком бултыхался Максим в теплом зеленом море. Он бросался в легонькую волну и хлопал руками и ногами, выбивая брызги. Ему нравилось нырять, — это казалось очень смелым и рискованным делом.
— Смотри, деда! — вопил он и уходил под волну. Она несколько раз переворачивала его и выталкивала на мелкую гальку.
— Плавать я уже научился, деда! — кричал малыш. — Но только почему это вода меня не держит?
Ковшов, облокотившись на колени, сидел на теплом камне, глядя на Максима. Солнце палило. Ковшов окунал в море рубаху и, свернув ее, клал на голову. По лицу обильно текла соленая вода…
Шли они берегом; ласковое море накатывалось, обдавало их голые ноги чистейшей водой и пеной; шли они — маленький и большой. Малыш глазел на сверкающее море, которое находилось с одной стороны, и на зеленые дымящиеся горы — с другой.
Большой и маленький долго шатались в удивительном парке, разглядывая диковинные деревья: пробковый дуб с толстенной, упругой корой, всегда наклоненную к морю хвойную криптомерию, тюльпановое дерево, держащее в лапах желтые чашки цветов, чилийскую араукарию, похожую на капроновую елку. Ветви ее, унизанные колючками, топорщились оленьими рогами. Удавом обвивала какое-то дерево глициния.
Это все было интересно деду. А Максима привлекло озерцо с островком. На нем среди зарослей бамбука стояла избушка на курьих ножках. Ее бревнышки были зеленые, синие, оранжевые. Вокруг плавали черные с красными клювами лебеди. Высоко на диковинных деревьях дико вопили павлины, хвосты их ниспадали радужными водопадами…
Кто-то посадил и вырастил этот парк, а потом… ушел. Навечно.
И тут Ковшова настигла неожиданная мысль. «А ведь мы живем в мире, который наполовину создан умершими, — подумал он. — Вокруг звучит музыка уже ушедших от нас композиторов, мы читаем книги умерших классиков, нас окружают картины художников, которые уже в земле, и наши дома и города созданы теми, которых теперь нет на белом свете. Только их души говорят с нами».
— Слушай, Максим, — заговорил Ковшов. — По радио я сегодня услыхал интересное. Когда астронавты ходили по Луне, их тяжелые термические ботинки оставили на ней глубокие следы. Так вот, какой-то ученый сказал, что эти следы могут продержаться многие миллионы лет.
— Почему? — спросил Максим, глядя на деда, как на высокое дерево.
— Ну, понимаешь, там, на Луне… Ты еще
Максим слушал деда внимательно, потому что дед всегда разговаривал с ним как с равным, серьезно.
— Вот и мы все должны оставить на земле следы.
Максим запрыгал, наследил на песке, засмеялся:
— А теперь ты побегай!
— Мои, брат, следы — мосты.
— Как это следы-мосты? — Максим заглянул в лицо деда.
— Ну да! Оставить следы — это значит что-нибудь сделать для людей. Например, мосты. Хоть они и не вечные, но все же…
— Деда, а что такое — вечные?
— Ну, которым не будет конца. Они будут всегда, вечно.
Зашли в закусочную: на голубых столбиках лежала красная пластмассовая крыша, а вместо стенок плотно вились по веревочкам синие вьюнки. На столах с неубранной посудой разбойничали воробьи. Они садились на края тарелок и клевали оставшуюся кашу, картошку. Эти тарелки с воробьями развеселили старика и мальчишку. И уж совсем им стало весело, когда они увидели парня, на спине которого на белой майке химическим карандашом было написано то, что пишут на задних бортах грузовиков.
— «Не уверен — не обгоняй!» — прочитал вслух дед.
— Чего это он, зачем? — спросил, смеясь, Максим.
— Шутник. Турист!
Закусив, снова пошли к морю. По пути им повезло: в стеклянном киоске, похожем на аквариум, они обнаружили несколько любимых книжек. Продавщица с рыбьими глазами вытащила их со дна аквариума.
В обеденный час пляж пустовал. Всюду между камнями; где был песок, взлетали золотистые фонтанчики. Это купалось множество вездесущих воробьев. Дед и внук развалились на берегу и стали рассматривать рисунки в книжках.
Ты читаешь только заглавия, — ворчал дед, — а кто написал книжки — тебе плевать. А нужно в первую голову прочитывать имя автора. Вот «Золотой ключик», а кто написал про Буратино?
— «А-лек-сей Тол-стый», — старательно прочитал Максим.
— Неправильно.
— «Тол-стой»! — поправился Максим.
— Это замечательный писатель. Ты запомни его.
— А где он сейчас?
— Он… он умер, — неохотно ответил Ковшов.
— А почему?
— Болел.
— Мар-шак, «Кош-кин дом». А где Маршак сейчас?
— Тоже… умер… — совсем уж неохотно буркнул дед.
— А почему?
— Старый он был… Давай-ка лучше почитаем.
Но Максим спросил и о Бианки, и о Гайдаре, и пришлось Ковшову буркать это нехорошее «умер». Ему не хотелось говорить об этом с мальчишкой, но тот припирал его вопросами.
— Деда, а что такое смерть? — опять задумчиво спросил Максим.
Ошарашенный Ковшов молчал, палил папиросу. Потом взял маленькую, облепленную песком руку мальчонки и приложил к своей груди.