Листы дневника. Том 1
Шрифт:
Казалось бы, если статьи прошли газетную цензуру в том же городе, то что может препятствовать им появиться в виде сборника. Но логика и смысл, очевидно, в данном случае отсутствуют.
Беру оглавление "запрещенной" книги. "Священный Дозор" — статья, в которой напоминается о преимуществах высокого гуманизма — казалось бы, это обстоятельство неприступно. Следующая статья — "Спас", посвященная русскому исконному иконописанию. Неужели некто против иконописания? Статья "Дом Милосердия" говорит о полезности благотворения и напоминает о великом русском слове — "мило сердие". Статьи "Огни испытания", "Черта мира", "Каменный дождь", "Самоотвержение зла" говорят о борьбе тьмы со Светом, об оружии Света и о победе Света. Не может же быть запрещено провозглашать
"Пределы" напоминают о пределах прискорбных заблуждений человечества, о черной магии, наркотиках и других преступных извращениях. Только черный маг может запрещать говорить против черной магии и колдовства.
"Славное сибирское казачество" — этот привет уже напечатан в юбилейном сборнике сибирского казачества в том же Харбине и не вызвал никаких нареканий со стороны цензуры.
Приветы "Русскому Комитету в Париже", касаясь исключительно предметов Культуры, не могут быть воспрещены культурною цензурою. Так же точно статьи: "Утверждение", "Изучение жизни", "Слово друзьям", в свое время публично прочитанные, не могут содержать в себе ничего разрушительного или заслуживающего запрещения.
"Роботы", "Строение", "Тьма против Света" — казалось бы, одними названиями своими достаточно выказывают свое благое назначение. Статья "Да процветут пустыни", посвященная ботаническим соображениям в связи с нашей правительственной американской экспедицией, не может нарушить ничьих интересов. Казалось бы, чем чаще будет произнесено воззвание "да процветут пустыни", тем скорее можно ожидать возникновения полезных мыслей об этой неотложной задаче.
"Венец женщины" — неужели цензор женофоб? Затем следуют четыре статьи, посвященные нашему Пакту об охранении культурных ценностей. Неужели цензор против духовных сокровищ? Неужели одно напоминание о хранении истинных ценностей может возбуждать ненависть цензора? Сейчас уже столько государств ратифицировало Пакт, что было бы вандализмом запрещать говорить о нем.
"Светлой памяти Короля Александра" посвящена статья, оплакивающая эту незаменимую потерю. Неужели цензор возмущен добрым словом по отношению к нашему царственному другу, которого весь Культурный мир почитает? Неужели цензор против памяти Короля Александра?
Статья "Матери городов", вспоминающая о Киеве и Новгороде, разве она не нужна для молодого поколения, которое так часто лишено исторических источников? Последняя статья в книге — "Государев иконный терем" является описанием трудового дня русских иконописцев. Полагаю, что всякое напоминание о русском исконном иконописании чрезвычайно нужно и своевременно.
Кроме того, все эти статьи были уже напечатаны как в периодической прессе Харбина, так и в русской прессе Соединенных Штатов и Европы. В английском переводе они появились во многих журналах Индии, а по-испански — в Южной Америке. Нигде никаких запрещений они не вызывали. Явно, что харбинский цензор оказался своего рода феноменом. Что же могло руководить им? Было ли это, по выражению нашего друга А., "глубоким невежеством", или же это было проявлением злой воли? Злая воля в лице ответственного государственного цензора, конечно, неуместна. Итак, неужели первое?
По счастью, у нас имеется один полный экземпляр этой книги, и потому никто не заподозрит, что в ней все-таки скрывалось нечто антигосударственное или безнравственное. Мы могли бы повторить эту книгу в любом городе, что мне уже и предлагалось. Кроме моего вполне понятного авторского недоумения, еще одно обстоятельство заслуживает определенного вопроса. Книга была издана в пользу харбинского Дома Милосердия. Неужели же цензор настолько немилосердный человек что осерчал, как бы призреваемые не получили лишней монеты? Впервые мне приходится встречаться с таким необоснованным и, чего Боже сохрани, злоумышленным запрещением.
Уже шесть месяцев мы пытаемся узнать точную формулировку запрещения. Но нам на все это отвечают, что, может быть, книга еще будет разрешена. Это обстоятельство уже совершенно непонятно. Каким образом нечто
Записываю об этом пресловутом эпизоде цензурного запрещения, ибо многие друзья и наши учреждения справедливо спрашивают о судьбе "Священного Дозора". Нам в этом обстоятельстве скрывать нечего, но не будет ли стыдно харбинскому цензору, который пытается воспрепятствовать книге, исключительно посвященной вопросам воспитания и Культуры. Если бы мы могли заподозрить антирелигиозность цензора или его безграмотность, но и тогда такое лицо не стали бы держать на должности, прежде всего требующей достаточной меры просвещения и доброкачественности. Итак, в Харбине "Священный Дозор" не вышел.
17 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется впервые
Жестокосердие
"Ибо, что блокада не могла отрезать и что было даже проталкиваемо врагом — это были вести мертвящие, каждодневные, деморализующие слухи, доносящиеся об оргии святотатства и вандализма в Риме, о бешенстве фанатического иконоборчества, о том, что Святой Петр обращен в конюшню и ландскнехты ставят своих коней в Станцах Рафаэля в Ватикане, об извержении из гробницы тела Папы Юлия, об отрубании голов Апостолов, о шествии лютеран с копьем Святого Лонгина, о святотатстве над платом Святой Вероники, о вторжении в Святое Святых, о ночных бесчеловечных жестокостях, о кардинале в шутовском погребении и воскресении в своем гробе, об убиении аббата за отказ отслужить мессу мулу — весть за вестью, доходящие до трещины в куполе и проверенные ежедневно своими глазами на процессиях священнослужителей, проходящих по улицам к местам их продажи и кульминирующихся в ночном конклаве пьяных ландскнехтов, под стенами самого замка кощунствовавших над мессой…". Так рассказывал историк о разграблении Рима испанцами и ландскнехтами при Папе Клименте.
Другой очевидец добавляет: "Голод и чума следовали за вторжением. Город был истощен, и армии грабили уже не из-за золота, но для хлеба, разыскивая его даже в постелях больных. Молчание, пустынность, зараза, трупы, разбросанные здесь и там, потрясали меня ужасом. Дома были открыты, двери выломаны, лавки пусты, и на опустелых улицах я видел лишь фигуры озверелых солдат".
Приводим строки из описания именно этого очередного разграбления Рима, ибо о нем сравнительно с другими вторжениями обычно рассказывается сравнительно мало. Обычно в школах знают, что Папа Климент должен был провести некоторое время в замке Св. Ангела, но действительные ужасы вандализма и святотатства не упоминаются. При этом и император и прочие короли не считали это даже войной. Если мы вспомним другие документы этого же злосчастья, то увидим, что при некоторых дворах это отмечалось как печальный непредвиденный эпизод. Когда же прибыли испанские уполномоченные для урегулирования положения, то и они совместно с генералами грабившей армии не могли сразу овладеть положением — до такой степени вандализм, озверелость и кощунство овладели испанцами и ландскнехтами.
Откуда же могло произойти такое ярое кощунство и жестокость? Оно, конечно, произошло от жестокосердия вообще. Но откуда же вдруг могло вспыхнуть такое неслыханное жестокосердие? Разгорелось оно, конечно, от ежедневной грубости. Мы все знаем, как незаметно вторгается в жизнь зараза грубости. Начало хаоса проявляется всюду, где, хотя бы на минуту, забыто продвижение. Нельзя же на мгновение оставаться в прежнем положении — или вниз, или наверх. О нравах ландскнехтов и других военных наемников достаточно написано литературных произведений и накоплено всяких хроник. Вот из этой повседневной грубости, питаемой и дозволенной, и вспыхивает безобразнейшее кощунство, святотатство, всякие вандализмы и всякие ужасные проявления невежества.