Листья коки
Шрифт:
Синчи объяснил страже у крепостных ворот, что прибыл по важному делу, и приказал тотчас же проводить его к коменданту крепости. Когда тяжелые ворота закрылись за ним и он очутился за стенами, Синчи вдруг ощутил смертельную усталость. Он шел медленно, пошатываясь, думая о том, что будет не в состоянии произнести ни слова. И только тут он как бы заново осознал весь ужас доставленного им известия.
Кахид, бывший ловчий, сразу узнал Синчи, но, видя в каком он состоянии, ни о чем не спрашивал, а приказал подать ему воды с соком агавы
Только когда Синчи отдышался и утолил жажду, он спросил:
— С чем прибыл ты столь поспешно, и почему сам, а не прислал часки? Пожалует ли сюда сын Солнца, чтобы здесь отпраздновать победу?
— Сын Солнца не прибудет сюда, — хрипло прошептал Синчи. Он медленно размотал тряпки, которыми под плащом была обернута его левая рука, и показал воину свое плечо. Из двух ран — видимо, плечо было пробито навылет — еще сочилась кровь.
Кахид нахмурил брови.
— Был… штурм? Куско взят?
— Штурм был, — через силу вымолвил Синчи. Усталость окончательно одолела его, глаза закрывались сами собой, и он плохо видел. Плечо невыносимо ныло, в голове помутилось, он не мог собраться с мыслями. — Да, был штурм. Воины уну Юнии уже взбирались на стены. Но…
— Говори, — твердо бросил Кахид. Лицо его словно превратилось в застывшую мертвую маску. Лишь глубокие, твердые борозды по обе стороны рта удлинились и как бы сделались еще глубже. Взгляд словно окаменел.
— О достойный, боги не позволили. Пожалуй… Пожалуй, бог белых, которого они носят на этом странном дереве, оказался могущественнее наших. Ведь наши воины были уже на крепостной стене, уже замолкали громы, которые белые мечут в клубах дыма, уже Хьюденоги, тот, что носит над сапа-инкой большое знамя, начал размахивать им, подавая сигнал для общего штурма, когда с тыла подошел новый отряд белых.
— Белые? С тыла? Откуда? Ведь их убивают всюду, где только обнаружат.
— Это так, о достойный. Пожалуй, одному Супаю известно, откуда появились эти белые. Но они ударили… Гремела… ильяпа. Ты знаешь, как бывает, когда белые сражаются. Земля начинает дрожать, столько громов они мечут.
— Знаю. Даже здесь было слышно. Ветер доносил до нас отзвук битвы.
— Я слышал о бурях на Укаяли, на Мараньоне… Даже там реже гремят громовые раскаты. Сын Солнца… Сын Солнца не дрогнул. Но белых невозможно было сдержать. Их огромные ламы…
— Знаю, — прервал его Кахид. — Рассказывай дальше.
— Сын Солнца немедленно вызвал воинов из Коропуны.
— Он больше всего любит их и полагается на их мужество.
— Это именно так, достойный. Сын Солнца сам повел их. Однако внезапно все разлетелось в прах. Они разбежались. Как стадо гуанако, когда в самую середину его ворвется капак-тити.
— Что же случилось? Разве бог Солнца…
— Нет. Солнце сияло так, как и сейчас. Только внезапно раздался крик, что… — Синчи понизил голос, — что сын Солнца убит.
Борозды на лице Кахида сделались еще глубже. Глаза
— Разве так и случилось?
Синчи заколебался. Подавил спазму.
— Нет… не знаю, о достойный. Когда раздался этот крик, сын Солнца был жив и стоял во главе войска. Потом, потом его сбили с ног, он упал… А потом я не знаю. Пусть Инти, бог Солнца, тотчас же сожжет меня, я не знаю.
— Как? Ты не знаешь, уцелел ли сын Солнца? Что же такое произошло?
— Не знаю, — хмуро повторил Синчи. — Достопочтенный, никто не знает этого. Потому что войска уже не существует. Нет ни двора, ни инков при сыне Солнца, ничего нет. Кто не успел уйти, тот погиб или стал невольником. Это конец, конец… конец… — голос Синчи перешел чуть ли не в крик, потом сорвался, превратившись в хриплый шепот. — Это конец, о достопочтенный.
— Конец чего? — тихо спросил Кахид.
— Конец всего, что было. Уже не будет ни сапа-инки, ни жрецов, ни камайоков, ни часки, ни… ни богов. Белые срывают с храмов золотые изображения Солнца, где же бог Инти отразит свое благосклонное сияние?
— Ты прав. — Инка пытливо поглядел на Синчи и заговорил медленно, с огромной душевной болью: — Ты прав. Рушится то, что великие сапа-инки воздвигали веками. И не в том дело, что не будет инков, жрецов или изображений богов. Погибает самое главное. Погибает Тауантинсуйю.
— Я не очень хорошо это понимаю, о достопочтенный.
— Ты еще в муках осознаешь это, — сказал Кахид и умолк, закрыв глаза. Его орлиный профиль в этот момент поразительно напомнил лик какой-то почитаемой мумии. Через минуту он пришел в себя, отогнав тяжелые раздумья, и принялся расспрашивать хриплым голосом:
— Кто и с чем прислал тебя?
— Жрец. Я встретил его за рекой, там, где дорога…
Кахид с нетерпением прервал его:
— Куда шел этот жрец и что он приказал тебе сообщить?
— Он умер. Его ранило этим свистящим громом белых, и он был уже при смерти. Он приказал мне бежать и предупредить тебя, достопочтенный. Белые еще не были в Саксауамане, но теперь, после победы, они придут сюда тотчас же. Наверняка придут.
— Я знаю. Тут много золота.
— Да. Им известно об этом. Жрец приказал передать тебе: если последняя крепость Тауантинсуйю окажется в руках белых, пусть не найдут они там ни слитка золота. Пусть не увидят ни одной священной мумии. Пусть не обнаружат изображения Инти.
— Ничего этого они не увидят. — Кахид обернулся к скале, в которой был вырублен трон сапа-инки. В народе ходили легенды о том, что в недрах этой скалы огромное количество пещер, таинственных коридоров, черных бездн. Там еще до прибытия Синчи Кахид приказал укрыть сокровища.
— Я повторил наказ… — Синчи подавил вздох. — А теперь что делать, достопочтенный?
— Не отчаиваться и держаться, — жестко бросил Кахид. — Погибнуть, если придется, или жевать листья коки и ни о чем не думать.