Литература как таковая. От Набокова к Пушкину: Избранные работы о русской словесности
Шрифт:
Проще говоря, между квадратом Малевича и мусорными баками Хармса пролег 1917 год…
Таким образом, основываясь на одной и той же системе понятий, можно утверждать, что нечистота, которую представляет собой всякое в широком смысле слова инакомыслие в контексте якобы совершенного законопорядка, каков бы он ни был (а России кое-что известно на этот счет), гарантировала неостановимое движение мысли в идеологическом и, естественно, художественном и литературном процессе в России.
Все, что мы видели, позволяет нарисовать довольно удивительную картину советского периода истории, поскольку то, что кажется априори положительным в политико-морально-религиозной системе, совершенно симметрично становится отрицательным в области эстетики. Если резюмировать выше сказанное, то получается:
1) Чистотавлечет за собой ассенизацию, как ее описал Замятин, а затем сталинские чистки. На эстетическом уровне результат известен: приведение к повиновению, выражающееся нормативными, псевдоклассическими художественными формами, положительными героями (чистые сердца революции) и т. д. Все это кончается полной неподвижностью (эстетической и социальной) и философской пустотой.
2) Нечистотаобозначает собой нарушение равновесия, которое гарантирует движение. Это замятинская ересь на политикорелигиозном
И если сегодня оглянуться и подвести итоги советской (официальной, конечно) культуры, то можно сказать, что главная ее заслуга заключается в том, что она показала (против своей воли): насильственно ориентировать сверху литературный процесс невозможно.
Николай Эрдман — «подрывной элемент»? [*]
Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, чего же нам жить, мамаша, чего же нам жить?
*
Статья написана на основе доклада, прочитанного в 1998 году на Международном съезде славистов в Кракове. В данной работе мы воспроизводим некоторые части из своего предисловия «Николай Эрдман: несколько слов о писателе, которому не дали вырасти» к изданию нашего перевода «Мандата» на французский, яз.: См.: Jaccard J.-Ph.Nikola"i Erdman: Quelques mots sur un 'ecrivain qu’on n’a pas laiss'e grandir // Erdman N. Le Mandat. Lausanne: L’Age d’Homme, 1998. P. 9–35. Далее по тексту (с указанием в скобках римской цифрой номера действия и арабской номера сцены) нумерация сцен, отсылающая к цитатам, соотносится с упомянутым переводом, что не соответствует нумерации сцен в русских опубликованных вариантах, которые основываются на других, не совсем надежных источниках. В 1990 году вышло первое в России книжное издание Эрдмана (Эрдман Н.Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников. М.: Современник, 1990), представляющее версию, которую Мейерхольд отправил в театральную цензуру (Главрепертком) в 1933 году, то есть в разгар сталинского террора и в тот период, когда писатель был приговорен к высылке. Этот вариант примерно на треть короче оригинала, поскольку режиссер сам вырезал из него наиболее компрометирующие (и наиболее интересные) пассажи. Неясно, что заставило издателей выбрать именно эту версию. В нашем переводе мы опирались на экземпляр пьесы из Театра Мейерхольда, сохранившийся в Российском архиве искусства и литературы (РГАЛИ. Ф. 963. On. I. Ед. хр. 448), на котором стоит разрешение к постановке, выданное за три дня до премьеры. Но даже в нем пришлось исправить нумерацию сцен ввиду ошибок, содержащихся в машинописном экземпляре. Для более полной информации об этих источниках см. в упомянутой книге статью «„Мандат“ в версии Мейерхольда (1925)»: Jaccard J.-Ph. Le Mandatdans la version Meyerhold (1925) I IErdman N. Le Mandat. P. 37–42.
В определенный период своей истории Россия испытала соблазн отказаться от смеха. Вопрос стоял тем более серьезно, что был поднят в рамках классовой борьбы, если верить словам руководителя одного московского журнала по поводу принесенного ему сатирического рассказа: «Это нам не подходит. Пролетариату смеяться еще рано: пускай смеются наши классовые враги» [631] . Проблема: «Нужна ли нам сатира?» — имела широкое обсуждение, а с самого первого номера «Литературной газеты» (22 апреля 1929 года) была начата дискуссия: «Возродится ли сатира?» — вопрос, на который театральный критик В. Блюм отвечал следующим образом: «Сатирическое произведение широчайшим обобщением наносило удар чужому классу, чужой государственности, чужой общественности. Продолжение традиций дооктябрьской сатиры (против государственности и общественности) становится уже прямым ударом по нашей государственности, по нашей общественности» [632] . Смысл рассуждения совершенно понятен: раз исчез объект сатиры, смеяться стало не над чем. Стало быть, смех подрывает режим.
631
Цит. по: Михайлов А. Мир Маяковского. М.: Современник, 1990. С. 417.
632
Литературная газета. 1929. № 6. Цит. по: Перцов В. Маяковский в последние годы. М.: Наука, 1965. С. 260.
М. Булгаков, среди прочих, оказался в центре этой полемики, и это один из вопросов, поднятых им в письме советскому правительству от 28 марта 1930 года:
Один лишь раз, в начале моей известности, было замечено с оттенком как бы высокомерного удивления: «М. Булгаков ХОЧЕТ стать сатириком нашей эпохи» («Книгоноша». № 6 — 1925 г.).
Увы, глагол «хотеть» напрасно взят в настоящем времени. Его надлежит перевести в плюсквамперфектум. М. Булгаков СТАЛ САТИРИКОМ, и как раз в то время, когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в СССР абсолютно немыслима [633] .
633
Булгаков М. Собр. соч.: Т. 5. С. 447.
Булгаков цитирует именно статью Блюма, где тот заявляет, что «ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ РЕЖИМ», и это приводит к главной проблеме, которую он ставит в своем письме: «Мыслим ли я в СССР?» [634] Разумеется, ответ «нет», и это относится ко всем, кто пытается смешить в двадцатые годы: Зощенко, И. Ильфу и Е. Петрову, Маяковскому… Среди них и Н. Р. Эрдман. Всем им, так или иначе, пришлось умолкнуть.
Один из вопросов, поднятых в данной полемике, помимо своих гротескных акцентов, относится к объекту сатиры. Над кем мы смеемся? В отношении Эрдмана, как и Зощенко, обычно отвечают: над мещанином.Однако определение, вернее, ареал охвата этого понятия «мещанин» весьма расплывчат, в частности, оттого, что чем больше времени проходило после революции, тем труднее становилось увидеть в мещанине продукт
634
Там же.
Цель данной статьи состоит в том, чтобы выявить двойственность критической дискуссии, развернувшейся вокруг комедий Эрдмана «Мандат» (1925) и «Самоубийца» (1930), а следовательно, и причины, побудившие власти запретить эти пьесы.
В конце двадцатых — начале тридцатых годов действительно существовало два типа трактовки этих пьес. Первый предполагал, что, будучи направленными против мещанского духа, они изобличают пороки некоей части населения, вышедшей из старого режима и не способной адаптироваться к новому нарождающемуся обществу: такое прочтение, исполненное некоторой наивности и чаще всего, конечно, притворной, характерно для защитников Эрдмана. Несомненно, К. С. Станиславский лишь отчасти был искренен, когда, прося разрешить ему работать с пьесой «Самоубийца», писал И. В. Сталину, что, по его мнению, в этой комедии Эрдману «удалось вскрыть разнообразные проявления и внутренние корни мещанства, которое противится строительству страны» [635] . Э. П. Гарин, в одночасье сделавшийся известным в 1925 году благодаря исполнению главной роли в «Мандате», также в своих воспоминаниях высказывает эту точку зрения, когда упоминает о «комических квипрокво», пронизывающих интригу, «которые могли бы так и остаться в ряду других театральных недоразумений, если б не была эта комедия наполнена большим социальным смыслом, если бы не была она создана для борьбы со всеми разновидностями мещанства» [636] . А. А. Гвоздев, в то время авторитетный специалист в области театра, также говорит о психологии «мещанина-обывателя» в описании идеологических конфликтов, представленных в пьесе: «С одной стороны — дух косного, тупого, но крайне упорного протеста мелкобуржуазной среды против всего нового, что принесла с собой революция; с другой — яркая, гневная, беспощадно обличительная сила, извергающая и отрицающая все устои старорежимной культуры. Идеология мещанина-обывателя на Благуше, вскрывающаяся в ряде бытовых сцен, опрокидывается и уничтожается до конца в смелом, искреннем обличении сатирика-драматурга» [637] . Об этом же говорит и К. Рудницкий, ссылаясь на мнение А. В. Луначарского, замечавшего по поводу персонажей Эрдмана, этой «человеческой пыли»: «Мелкий быт мелких людей, но, правда, в огромную эпоху, которая бросает на них свет» [638] . Со второй половины двадцатых годов такое мнение становится единственно возможным [639] . Позднее, когда Эрдман будет реабилитирован, снова достанут эти старые схемы толкования его текстов, погрязшие в привычно-казенных выражениях. В 1975 году «Краткая литературная энциклопедия» пишет, что «Мандат» — пьеса, «остро бичующая мещанство в различных его проявлениях» [640] , и во всем, что касается драматурга, еще долго будет повторяться лейтмотив этого упрощенного клише.
635
Письмо от 29 октября 1931 года. См.: Эрдман Н. Пьесы… С. 283.
636
Гарин Э. С Мейерхольдом. М.: Искусство, 1974. С. 108.
637
Гвоздев А. «Мандат» (Театр имени Вс. Мейерхольда) // Красная газета. Веч. вып. 24 апреля 1925. № 96 (781).
638
Рудницкий К. Мейерхольд. М.: Искусство, 1981. С. 326.
639
Мнения о «Мандате» в том же ключе см. также: Правда. 24 апреля 1925 (П. Марков); Известия. 25 апреля 1925 (X. Херсонский); Труд. 26 апреля 1925 (А. Ценовский); Голос текстилей. 8 мая 1925 (А. Круглый); Комсомольская правда. 3 июня 1925 (Б. Гусман); Комсомольская правда. 12 июня 1925 (А. Луначарский); Красная газета. 3 октября 1925 (Б. Мазин).
640
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1962–1978. Т. 8. С. 939.
Вторая трактовка принадлежит противникам писателя: цензорам, членам Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и т. д. Они пришли к выводу, что эти пьесы, показывающие персонажей, в которых каждый может узнать себя, направлены против режима и что их следует запретить. Как ни парадоксально, такая трактовка оказывается более близкой к истине, нежели другая, и это, помимо прочего, доказывает, что цензура была зачастую более «умна», чем можно предполагать. Чтобы в этом убедиться, достаточно взять отзыв — на тот момент — ответственного секретаря оргкомитета Союза писателей В. Я. Кирпотина в редакцию «Года шестнадцатого» (сборника, придуманного М. Горьким), которая намеревалась опубликовать пьесу «Самоубийца»:
«Самоубийца» Эрдмана — очень абстрактная сатира. Поэтому многие реплики не выражают существа типа, в уста которого они вложены, а звучат политически двусмысленно. Пьеса нуждается в значительной доработке [641] .
В то же время, то есть в начале 1932 года, сразу после письма Станиславского Сталину, о котором мы уже упоминали, когда «на литературном фронте» разгорается битва, а Главрепертком оставляет «Самоубийцу» под запретом, интересное свидетельство того, какой могла быть позиция РАППа, мы находим в письме «пролетарского» драматурга В. В. Вишневского [642] , адресованном жене Мейерхольда актрисе З. Н. Райх:
641
Цит. по: Эрдман Н. Пьесы… С. 290. Курсив наш (полужирный — прим. верст.).
642
Мейерхольд, поставивший «Последний бой» Вишневского в 1931 году, должен был ставить другую его пьесу, «Германия», но в результате несогласий между ними эта пьеса будет поставлена в другом театре. В письме, на которое отвечала Райх, Вишневский, по-видимому, пытался помешать планам Мейерхольда, связанным с «Самоубийцей».