Литература. 6 класс. Часть 2
Шрифт:
Помню белое лицо матери и её огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела:
– Папаша, не надо!.. Отдайте…
Дед засёк меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной неугасимой лампадой в углу перед киотом [35] со множеством икон.
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко
35
Киот – специальный шкафчик со стеклянными дверцами для икон.
Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с матерью: в тесноте комнаты бабушка, чёрная и большая, лезла на мать, заталкивая её в угол, к образам, и шипела:
– Ты что не отняла его, а?
– Испугалась я.
– Эдакая-то здоровенная! Стыдись, Варвара! Я – старуха, да не боюсь! Стыдись!..
– Отстаньте мамаша: тошно мне…
– Нет, не любишь ты его, не жаль тебе сироту!
Мать сказала тяжело и громко:
– Я сама на всю жизнь сирота!
Потом они обе долго плакали, сидя в углу на сундуке, и мать говорила:
– Если бы не Алексей, ушла бы я, уехала! Не могу жить в аду этом, не могу, мамаша! Сил нет…
– Кровь ты моя, сердце моё, – шептала бабушка. Я запомнил: мать – не сильная; она, как все, боится деда.
Я мешаю ей уйти из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать действительно исчезла из дома.
Уехала куда-то гостить.
Как-то вдруг, точно с потолка спрыгнув, явился дедушка, сел на кровать, пощупал мне голову холодной, как лёд, рукою:
– Здравствуй, сударь… Да ты ответь, не сердись!.. Ну, что ли?..
Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался ещё более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма, он положил все это на подушку, к носу моему.
– Вот, видишь, я тебе гостинца принёс!
Нагнувшись, поцеловал меня в лоб; потом заговорил, тихо поглаживая голову мою маленькой, жёсткой рукою, окрашенной в жёлтый цвет, особенно заметный на кривых, птичьих ногтях.
– Я тебя тогда перетово, брат. Разгорячился очень; укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, что ты лишнее перетерпел, – в зачёт пойдёт! Ты знай: когда свой, родной бьёт – это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олёша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам Господь Бог глядел – плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошёл до своего места, – старшиной цеховым сделан, начальник людям.
Привалившись ко мне сухим, складным телом, он стал рассказывать о детских своих днях словами крепкими и тяжёлыми, складывая их одно с другим легко и ловко.
Его зелёные глаза ярко разгорелись, и, весело ощетинившись золотым волосом, сгустив высокий свой голос, он трубил в лицо мне:
– Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вёз, а я в молодости сам, своей силой супротив Волги баржи тянул. Баржа – по воде, я – по бережку, бос; по острому камню, по осыпям да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнце затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, – косточки скрипят, – идёшь да идёшь и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, – эхма, Олёша, помалкивай! Идёшь,
Говорил он – и быстро, как облако, рос передо мною, превращаясь из маленького, сухого старичка в человека силы сказочной, – он один ведёт против реки огромную серую баржу…
Иногда он соскакивал с постели и, размахивая руками, показывал мне, как ходят бурлаки в лямках, как откачивают воду; пел баском какие-то песни, потом снова молодо прыгал на кровать и, весь удивительный, ещё более густо, крепко говорил:
– Ну, зато, Олёша, на привале, на отдыхе, летним вечером, в Жигулях, где-нибудь под зелёной горой поразложим, бывалоче, костры – кашицу варить, да как заведёт горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, аж мороз по коже дернёт, и будто Волга вся быстрей пойдёт, – так бы, чай, конём и встала на дыбы, до самых облаков! И всякое горе – как пыль по ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй, как хошь, а дело помни!
2. Почему первое наказание так прочно сохранилось в памяти Алёши?
3. Как вы думаете, какие сказки или истории могла рассказывать бабушка внуку? Напомним, что внуку было чуть более четырёх лет.
4. Как вы восприняли описание сцены порки Саши и Алёши? Удивила ли вас сама сцена?
2. Как рассказы деда преобразили его облик в представлении Алёши?
3. Какие художественные приёмы любит, как вам кажется, использовать Горький при описании пейзажа?
2. В 2004 году парламент Англии обсуждал вопрос о том, можно ли родителям пороть детей. Как бы вы решили этот вопрос?
3. Расскажите о труде бурлаков. При подготовке этого рассказа используйте картину И. Е. Репина «Бурлаки на Волге».
4. Что отличает, по вашему мнению, то, что рассказывала внуку бабушка, и то, что рассказал ему дед? Попробуйте свои силы в одном из этих рассказов.
Александр Степанович Грин
(1880–1932)
Писатель Александр Грин (Гриневский) – один из самых больших фантазёров русской литературы XX века. Ему принадлежат повести «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Сердце пустыни».