Литературная Газета 6258 (№ 54 2010)
Шрифт:
Смысловой фон – от пышного романтизма к новейшему рационализму – сработал. После Фауст-пробега по странам и эпохам наконец причудливый чертёж первых актов оперы Шнитке. Идут бесконечные монологи и диалоги, шепчет что-то зловещее хор. Нагнетается состояние кошмара, родом то ли из средневековых, то ли, наоборот, из слишком недавних времён. Тут надо смаковать изощрённую графику шнитковского почерка и настраиваться на «треугольный» изгиб отношений Фауста (Стивен Ричардсон, бас), Мефистофеля (Эндрю Уоттс, контртенор) и Мефистофельши (Урсула Хессе фон ден Штайнен, меццо-сопрано). Ведь Шнитке усложнил
Дело в том, что именно финал Мефистофель и Мефистофельша в лице британского контртенора и немецкой меццо спели-сыграли, что называется, сногсшибательно. В безумной амплитуде голосов, как в требуемом актёрском бесстыдстве певицы, китчевая составляющая музыки Шнитке оказалась оживлена той экспрессией новейшего европейского театра, о которой раньше можно было только мечтать. Знакомая хористка, когда-то певшая в кантате, лишь развела руками: «Я эту музыку просто не узнала. Она получилась какая-то совершенно другая».
Музыка и впрямь получилась жёсткой, умной, трезвой, злой и, добавим, очень по сути оперного задания. Потому что условность оперы в том, что в ней поют. А безусловность в том, что самый невероятный звук – чистая правда. Юровский доказал: сегодня вносить в эту музыкальную правду подтекст личной и социальной драмы Альфреда Шнитке нет резона. Опера уже оторвалась от его частной биографии, но ещё не вросла в миф о нём. То есть пока это настоящая музыка. Не больше, но и не меньше.
ЖИВАЯ ДУША ВМЕСТО ПОТЁМОК
Совершенно другой ход – назовём его экскурсией по частным биографиям – предпринял Михаил Плетнёв, под чьим руководством РНО дал первый в наступившем году концерт. В привычках нашего любимого маэстро – ломать клише. Но не до такой степени, чтобы первым номером концерта ставить «Грустный вальс» Сибелиуса – беспроигрышный бис, особенно любимый заезжими дирижёрами. Его играл Семён Бычков с оркестром Северо-Германского радио, Марис Янсонс с оркестром Штутгартского радио. С самим РНО – Андрей Борейко, тогда ещё работавший в Йене (ныне – руководитель Бёрнского симфонического). Но Плетнёв знает, что делает.
Ян Сибелиус сочинил «Грустный вальс» в 1903 г. для пьесы «Смерть» своего шурина Арно Ярнефельта. В кульминации пьесы герою приходит видение бала, на котором танцует умершая мать. Допуская долю правды в любой вымысел, добавим, что матерью самого Ярнефельта была родная племянница скульптора Карла Клодта. За будущего генерала и сенатора Арвида Ярнефельта она вышла ещё в бытность того слушателем Николаевского военного института в Санкт-Петербурге.
Призрачное свечение этой любви, – а у Ярнефельтов родились восемь детей, из которых двое стали писателями, один – дирижёром, дочь же связала судьбу с композитором Сибелиусом, – и есть ключик к разгадке «Грустного вальса». У Плетнёва темп замедлен, как в рапиде, звук приглушён, а хрупкость звучания такова, что страшно даже вздохнуть. Всё некогда живое и страстное закутано в дымку истаивающего воспоминания.
Воспоминательность – качество, многим в скандинавской музыке вообще кажущееся нормой. Признавали, конечно, влияние
Во второй половине ХIХ века скандинавские связи с этими столицами были не только тесными, но и по-настоящему искренними. Грига обожал Чайковский. С Арвидом Ярнефельтом-младшим, писателем-реалистом, состоял в дружбе Лев Толстой, по чьей модели финский единомышленник даже организовал у себя что-то вроде крестьянской коммуны. Про «австрийский след» достаточно сказать, что в 1880-х музыкантов-северян, причём на их территории, в Гельсингфорсе, приобщал к композиционной науке Ферруччо Бузони – недавний венский вундеркинд-пианист, постепенно выраставший в серьёзного композитора. После занятий с ним Ян Сибелиус поехал в Вену – совершенствовать музыкальное образование.
За эту связь в концерте РНО отчитывался, правда, не бузониевский вольнослушатель – Сибелиус, а датчанин Карл Нильсен, который посвятил венскому наставнику симфонию «Четыре темперамента» (1901–1902). Это серьёзный музыкальный трактат на тему известного платоновского учения. Хрестоматийные психотипы чуть графомански, но всё же проницательно запечатлены в соответствующих частях цикла. Оркестровой находчивости и наблюдательности автору было не занимать: минорные припадки холерика, светлое занудство флегматика, мрачные зависания меланхолика и танцующий жизненный ритм сангвиника – всё как на ладони. Но вся эта психологическая определённость симфонии не затмила ускользающей красоты остальных сочинений.
Особый шарм концерту придавало участие шведки Камиллы Тиллинг, чей выход в романсах Грига и в симфонической поэме Сибелиуса «Дочь природы» правильнее было бы назвать явлением. Так естественно нежность образов облекалась у неё монументальностью, так пластично чёткие вокальные интонации менялись расплывчато-тающими очертаниями. Нет, после её исполнения скандинавскую музыку при всём желании не назвать холодной. Просто у этой музыки свой особенный режим температурной сохранности. История, культура и человечность не теряют при этом режиме свежести. Значит, и действуют продуктивнее.
Елена ЧЕРЕМНЫХ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Уравнение из двухсот неизвестных
Искусство
Уравнение из двухсот неизвестных
ПРЕМИАЛЬНОЕ
<