Литературная Газета 6319 ( № 15 2011)

Литературная Газета

На съёмочной площадке царила совсем другая атмосфера. Ты думал только о творческой стороне дела. А сейчас, запускаясь с фильмом, дрожишь, что окажешься в далёкой экспедиции – и у тебя закончатся деньги. Как закончились они у нас, к примеру, на съёмках фильма «Время танцора». Нам нечем было даже заплатить за гостиницу в Одессе, и администрация изъяла у всей группы паспорта. Мол, расплатитесь, тогда получите документы обратно. И мы актёров отправляли в Москву – им же надо было играть в спектаклях, сниматься в других фильмах, – без паспортов, каждый раз договариваясь с бригадиром поезда. А поезд шёл, между прочим, через границу… Это был отдельный детективный сюжет…

– Но

зато в «старые добрые советские времена» пышным цветом цвела цензура…

– Да, была цензура, о чём я уже сказал и прелести которой испытал на себе. А разве сейчас она не восстанавливается? Мы же знаем картины, которым пресекают выход на экран. Да и само отсутствие внятного, осмысленного проката для отечественных картин – разве это не форма цензуры? А навязывание ложно-патриотических тем… А рука государства, лежащая на кранике, с помощью которого можно в любой момент перекрыть финансирование картины… Многие фильмы не добираются не только до большого экрана, но и до телевизионного – разве это не цензура? Уже упоминавшийся фильм «Время танцора», завоевавший, к слову, главный приз сочинского «Кинотавра» и другие награды, в том числе и за рубежом, фактически так и не дошёл до публики. Его показали на телеэкране один раз в ночное время – и на этом всё закончилось. «Армавир», «Магнитные бури» тоже практически не были показаны. Цензура в её старом, нередко персонифицированном обличье злобных партийных церберов вроде бы исчезла, но она, как радиация, растворилась в воздухе и весьма ощутима.

– В вашем знаменитом перестроечном фильме «Плюмбум» главный герой, возомнивший себя «санитаром общества», был 14-летним подростком. Как вы думаете, кем бы он стал сегодня?

– Плюмбум – персонаж, как вы помните, условный, его трудно напрямую пересадить в нашу реальность. Но не думаю, что он преуспел бы в наши дни. В нём есть одно качество, совершенно лишнее в сегодняшней жизни. Наш герой (или антигерой) по ходу фильма делает ужасные вещи, но он при всём при этом озарён некой идеей. И он, конечно, абсолютный бессребреник. Плюмбум ведь не требует процента, маржи за свои деяния. С такой психологией он бы сегодня «в люди» точно не выбился.

– Вы произнесли слово «идея». Как вам кажется, есть ли некая идея или даже внятная идеология у нашего государства?

– Без идеологии ни одного государства не бывает. Мы много чего с вами в этой жизни видели, но согласитесь, маловероятно было предположить, что когда-нибудь власть всерьёз обратится к мозгам нации с просьбой выработать некую государственную идеологию. Тем не менее Ельцин собрал, если помните, интеллигенцию в Бетховенском зале Большого театра и призвал сформулировать национальную идею. С чем это было связано? Отнюдь не с тем, что власть вдруг всерьёз озаботилась духовным вакуумом в обществе. Просто к тому времени в стране уже существовала идеология накопительства и крайнего индивидуализма, которую надо было слегка облагородить, подрумянить.

Разумеется, в таком контексте никакие светлые идеи не родились и не могли родиться. Прошло время, власть пошла дальше. Заговорила о патриотизме, патриархальности и прочих материях, на самом деле опять-таки имея целью замазать, затушевать неприглядный фасад нынешней российской государственности. Однако реальная жизнь всегда проступает сквозь любую краску, подчас даже многослойную.

– Но идеология накопительства для нормального общества бесперспективна и даже вредоносна…

– Но никакой созидательной идеологии у нас сегодня нет и быть не

может. Потому что мы живём в духовном и материальном пространстве, не обеспеченном нашим трудом. Сейчас поясню, что имею в виду. Существует такая категория, как деньги, и соответственно то или иное отношение к ним. Вот эти деньги я заработал. Эти мне подарили. Эти я нашёл на улице. А эти украл. Согласитесь, отношение к этим деньгам разное. Особое, так сказать, базовое – к честно заработанным. Но когда вся страна живёт не на заработанные деньги, а за счёт продажи собственного тела, недр, то о какой позитивной идеологии может идти речь?

Этот повсеместный российский загул, эти дикие кутежи в Куршевеле объясняются вовсе не тем, что там собираются плохие люди. Там собираются шальные, незаработанные деньги. На Западе издано огромное количество автобиографий, где люди рассказывают, как они заработали первый миллион или миллиард долларов. У нас невозможно представить подобной книги, потому что все большие состояния не заработаны, а получены за счёт продажи того, что нельзя продавать, что по-хорошему надо было бы оставить потомкам. И это во многом объясняет духовную, нравственную атмосферу в нашей стране.

– Справедливости ради надо сказать, что этой традиции отнюдь не 20лет. В эпоху Брежнева нефть и газ гнали за рубеж с тем же размахом…

– Конечно. Но при этом многое делалось ещё руками и мозгами. А сейчас не делается ничего. Мозги утекают на Запад с катастрофической быстротой. Многие мои знакомые физики уезжают вовсе не потому, что гонятся за «длинным долларом», а из-за невозможности приложить здесь свои знания и таланты. Стране это не нужно, страна сидит на сырьевой игле. Да и земля, даже плодородная и пахотная, нам тоже, как выяснилось, не нужна. Зачем выращивать картошку и пшеницу, разводить скот, когда всё это можно покупать в других странах за те же нефтедоллары? Половина продуктов на наших прилавках импортного производства. И это в аграрной стране. Но разве может быть гражданское общество в сельскохозяйственной стране, в которой нет своего сельского хозяйства как индустрии? Связано ли это каким-то образом с духовной жизнью, с национальной идеей, которой как бы нет? Думаю да, пусть и не напрямую.

– Лет десять назад названием своего фильма «Время танцора» вы дали исчерпывающую характеристику переживаемому страной историческому моменту. Скажите, а как бы вы охарактеризовали наши дни?

– Мне кажется, что в известном смысле продолжается всё то же время танцора. Мы все потихоньку пританцовываем, приплясываем. Дожили уже вот до чего. Который год в стране – будем называть вещи своими именами – идёт война, а мы привыкли к ней, как к непогоде. Примерно так: будет дождь – не будет дождя, взорвали – не взорвали. Сегодня дождь. Значит, надо взять зонтики. Опять взорвали. Значит, будет траур, поменяют сетку телепередач.

Что думает об этом власть – непонятно. Она продолжает пританцовывать, делать изящные па, а некое глубинное сейсмическое напряжение тем временем нарастает. Но даже это её не пугает. Повсеместно царит психология временщиков: нас это не коснётся, пронесёт, после нас хоть потоп.

Не работает даже инстинкт сохранения и продолжения рода. Высоким чиновникам давно уже ясно: в России жить опасно и страшно, поэтому их дочери рожают за рубежом, сыновья учатся за рубежом, внуки уже поголовно учатся и живут за рубежом. Кого интересуют какие-то гулы истории, тектонические сдвиги, когда в любой момент можно сесть в самолёт и улететь поближе к детям и внукам. Налегке, без вещей. Ведь все вещи и все счета давно уже там…