Литературная Газета 6367 ( № 15 2012)
Шрифт:
Кто, полистав издание, устоит от соблазна посетить место, где 25апреля 1382года в пять часов пополудни алхимику Николя Фламелю с помощью супруги Пернеллы удалось впервые "превратить полфунта ртути в примерно такое же количество чистого золота"?! И если бы это удалось лишь однажды! Нет, Фламель ставит производство золота на поток. К нему приходит баснословное богатство: он становится собственником тридцати с лишним домов и земельных участков только в Париже. К чести Фламеля, он проявляет чудеса щедрости. Вместе с женой они основали и содержали 14больниц и 7церквей, заботились о вдовах, сиротах и бездомных. По воскресеньям алхимик раздавал милостыню у церкви Сен-Жак де ля Бушри. Улочки,
А вот ещё одна парижская диковина, информацию о которой раскопала Кира Сапгир. Речь об островке раннего социалистического эксперимента. В 1882году инженер Эмиль Кашё, поклонник идей утописта Фурье, основал в Париже ассоциацию "Кооператив рабочих жилищ Пасси-Отей" и силами этой ассоциации построил до конца XIX века "посёлок равноправных тружеников" из 67 "образцовых пролетарских домов" - и не где-нибудь, а в архибуржуазном 16-м округе. Предполагалось, что это будет работающий, как сказали бы сегодня, "в тестовом режиме" фаланстер - ячейка справедливого общества, производительно-потребительская модель будущего "правильного" социального строя. Населяющие её пролетарии должны были пользоваться, среди прочего, выгодами общественной организации приготовления пищи, стирки белья и т.д.
Как и следовало ожидать, фаланстер быстро эволюционировал в нечто иное - не зря его нынче населяют профессора университетов, журналисты, лица свободных профессий.
А как не посетить Музей Монпарнаса (авеню дю Мэн, 21), так упоённо описанный в книге? Здесь в 1912году художница Мария Васильева, ученица Анри Матисса, создала в своей мастерской сперва "кантину" (столовку) для бедных художников, а затем Свободную русскую академию художеств, превратившуюся позже просто в Academie Vassilieff. В музее, созданном несколько лет назад усилиями энтузиастов-французов и ещё не попавшем в большинство путеводителей, работает постоянная экспозиция "Мария Васильева в своих стенах".
Книга Киры Сапгир полна таких историй. Их хочется пересказывать и пересказывать. Почти каждая из них - идёт ли речь о хрустале, о стиле "модерн", об абсенте и трюфелях, о тайнах Парижского метро - история какого-то удивительного человека или группы людей. Это книга историй в лицах.
Хочу закончить цитатой из предисловия к книге. Оно принадлежит перу почётного члена Российской академии художеств, знаменитого французского слависта и коллекционера Ренэ Герра. (Отмечу: предисловие написано по-русски): "Откроешь эту книгу, тронешь лампу Аладдина - и с её страниц стремительно вырвется читателю навстречу сам дух вольного и таинственного Города, который и нашёптывает автору все эти поучительные, весёлые, грустные, а порой озорные истории".
Александр ГОРЯНИН
«Чем тише голос – тем слышней»
«Чем тише голос – тем слышней»
КНИЖНЫЙ
РЯД
Изяслав Котляров. Небесная весть : Стихи.
– М.: Издательский дом "Золотое перо", 2012.
– 304с.
– 1000экз.
Прекраснодушные стихи. Катарсические. По тональности такие
Богу стихами молись,
может, придёт пониманье:
стих - изречённая мысль,
та, что в Священном Писанье.
О таком нужно писать традиционно строго, с точными рифмами и стройным ритмом. Именно так и пишет Изяслав Котляров. Интонация ровная и глубокая, в которой важна не бесконечная переменчивость настроений, а важен серьёзный душевный настрой, даже скорее - духовный строй. И - как непременное условие - строгость к себе, к поэту и человеку.
Ну вот и сам ты осознал
себе на всё в ответ:
для жизни что-то написал,
для послесмертья - нет.
Эти стихи сопричастны всему живому, а потому искренни. Нам же не надо вопрошать себя, почему мы верим траве или снегу? Просто потому, что они существуют. Точно так же существуют и стихи Изяслава Котлярова. Они - своеобразный камертон подлинности; попал с ними на одну вибрационную волну, значит, есть в тебе что-то настоящее; не попал - увы. То есть пока ты читаешь стихи, они тоже читают и изучают тебя. И призывают к ответу. При этом поэт не назидателен и не скучен, он мудр и светел.
Есть, конечно, и ностальгия. Советское прошлое, как пуговицу, не оторвёшь.
Я - тот же октябрёнок, пионер,
воспитанник одной, всеобщей славы.
Я всё ещё живу в СССР -
простите, сопредельные державы.
Мои, как прежде, Минск, Москва,
Баку,
и Киев - мой, и Вильнюс - мой,
и Таллинн[?]
Я всё ещё представить не могу,
что Вильнюс, Ялта -
заграницей стали.
Простите мне наивность,
простоту,
но далями никак не станут близи.
Простите, что люблю Алма-Ату,
простите мне, что я люблю
Тбилиси[?]
Но даже ностальгия у Котлярова мудрая. Без тени агрессии. Только тёплая благодарность прошлому за то, что оно было, и было именно таким, а не иным. И через всю книгу - тревога за Россию, одновременно сильную и беззащитную - Такая нежная Россия, / такая грубая судьба[?]
Читать Изяслава Котлярова - как дышать прохладным летним вечером полной грудью в открытом поле. Читайте. Дышите. Этот воздух врачует душу.
Успокоился ветер в берёзе,
вот и вовсе не слышно листвы[?]
След колёс ещё помнит о возе
с терпким запахом бывшей травы.
Обойду, колею не нарушу,
вдоль забора тропинкой крутой[?]