Литературная Газета 6382 ( № 35 2012)

Литературная Газета

Поэтому проявления "сущностей тонкого мира" в литературе этого периода зыбки и неуловимы. Было или не было? Стоит присмотреться - и мстительный призрак распадается на плети плюща и пятна лишайника, а буйный утопленник оказывается простыми клочьями пены, которым фантазия не слишком храброго путника придала очертания выходца с того света (Дж. Ш. Ле Фаню, "Алтер де Лейси"). А приход мёртвых гостей на новоселье на поверку оказывается пьяным бредом, последствиями неумеренных возлияний, как случилось с пушкинским гробовщиком. Нашествие нежити, подобное тому, что описано Гоголем в "Вие", неслучайно отнесено автором в баснословное украинское Средневековье: в то время - "да,

были всякие чудеса". Но не в просвещённый XIX век.

Потустороннее отчётливо видят лишь те, кто сам пребывает на грани жизни, смерти и помешательства. Постепенно сходящий с ума философ Коврин ведёт возвышенные разговоры с призраком древнего монаха (А.П. Чехов, "Чёрный монах"). Третьеразрядный писака, от пьянства и безысходности медленно, но верно теряющий рассудок, подслушивает беседы мертвецов на кладбище (Ф.М. Достоевский, "Бобок"). Умирающий от нервного истощения больной, запертый в психической лечебнице, видит себя "в каком-то волшебном, заколдованном круге": будто бы окружающие его сумасшедшие - на самом деле люди, собравшиеся во имя "уничтожения зла на земле", и воплощением этого зла представляется ему красный цветок, расцветающий в больничном саду (В.М. Гаршин, "Красный цветок").

Чудом уцелевшего в кораблекрушении моряка обступают призраки его товарищей, погибших по его вине: "Они окружили меня. Не сводили с меня глаз. Они обвиняли меня. Их было множество, всё море было ими усеяно!" (Дэниел Коркери, "Глаза мертвецов"). Пленный повстанец, запертый в каменном мешке, борется с овладевающим им безумием. И "однажды тёмной, беззвучной ночью" ему является призрак его предшественника, сражавшегося и попавшего в плен сто лет назад, который просит во что бы то ни стало донести правду - он умер как честный ирландец, не выдав вождя восстания[?] вот только имя своё он за сто лет успел забыть (Дороти Маккардл, "Узник"). Убитого горем влюблённого навещает его мёртвая невеста (Д.Р. Мак-Эннели, "Могильщик из Кэшела"). Парень становится могильщиком, а на самом деле порывает с миром живых, превращаясь в этакий призрак во плоти.

К потустороннему гораздо ближе дети, нежели взрослые. Материалист скажет: из-за неумения отличать воображение от действительности. Мистик, поразмыслив, вымолвит: всё дело в том, что дети сами недавно явились в явный мир из-за грани. И вот маленький Сима из "Январского рассказа" Соллогуба видит и слышит "ёлкича", смешного лесного духа, пророчащего недоброе, - только никто ему не верит, и беду не предотвратить. А в пустошах, среди торфяников и холмов Ирландии, дети могут запросто повстречаться с "добрым народом" - и сгинуть навсегда (Дж. Ш. Ле Фаню, "Ребёнок, похищенный фэйри").

Чудеса перемешиваются с живой жизнью. Рассказы о забавных и недобрых проделках фэйри, лепрехаунов, беспокойных мертвяков и самого дьявола сплетены с поэтическими описаниями холмов и озёр Зелёного Эйрина, ветшающих замков - приютов мятежной кельтской аристократии - с горькой и славной хроникой многовековой борьбы ирландцев против британского господства. Для наших не очень далёких предков "сверхъестественное" было неотъемлемой частью явного мира. Как панские дворовые в "Вие" спокойно рассуждали о чудачествах панночки, так же и ирландские крестьяне принимают как данность то, что их окружает нежить ("Ребёнок, похищенный фэйри").

Рационализм заставляет нас по-доброму смеяться над суеверным мужиком, который уверен, что белая кошка - вестник смерти ("Проклятие Драгманниола"), и со страху наделяет мурлыку поистине демоническими чертами: она угрожающе рычит, громко воет и вот-вот вцепится в горло.

Мы будем смеяться, пока необъяснимое не прорвёт тонкое полотно реальности и мёртвый крючкотвор не вынесет нам свой вердикт (Брэм Стокер, "Дом судьи"). Много на свете всякой дряни водится, как говорил философ Хома Брут. И, если вам доведётся изловить лепрехауна - лучше не загадывать ему сокровенные желания, а плюнуть ему на хвост, точно это киевская ведьма. Потому что крошка-башмачник всё равно ухитрится обвести вас вокруг пальца.

Владимир ТИТОВ

По законам жанра

По законам жанра

КНИЖНЫЙ РЯД

Теория литературных жанров: Учеб. пособие для студ. учреждений высш. проф. образования / М.Н. Дарвин, Д.М. Магомедова, Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа; под ред. Н.Д. Тамарченко.
– М.: Издательский центр "Академия", 2011.
– 256 с.
– 1000 экз.

Литературоведению давно была нужна книга, представляющая собой не сборник словарных статей о тех или иных жанрах, а их историко-теоретическое осмысление с учётом генезиса жанров.

Подход авторов учебного пособия к изучению жанра можно назвать коммуникативно-генетическим - в его основе лежат не аспекты формы и содержания, а обращённость жанра к адресату. Ключевыми становятся теории "речевых жанров" и "памяти жанра" М. Бахтина. "Мы все говорим только определёнными речевыми жанрами" (М. Бахтин) - до литературных жанров была отнюдь не безжанровость, а исторически сложившееся системное единство долитературных образований, "речевых жанров". Благодаря "памяти жанра" литературное произведение обретает способность сохранять в себе пройденный жанром путь, его важнейшие поворотные точки.

В коллектив авторов вошли известные теоретики литературы - Н. Тамарченко (к сожалению, ныне покойный), В. Тюпа, М. Дарвин, Д. Магомедова. Авторы считают, что внежанровых произведений не бывает и категория жанра относится к любому произведению. Она нужна отнюдь не для классификации произведений, как было принято считать, а для адекватного понимания литературных явлений. Атрофии жанрового сознания, как доказывает учебное пособие, в новейшее время не наблюдается.

Книга устремлена к поиску истоков жанров, поэтому в ней нередко возникают и библейское время, и античность. Рассматриваются долитературные тексты, будь то классическая притча о блудном сыне, или анекдот об Александре Македонском и Диогене.

Роман становится одним из важнейших героев книги. По С. Аверинцеву, роман разрушил "самоё концепцию жанра как центральной и стабильной теоретико-литературной категории". Однако бахтинское понимание романа не таково, и авторы книги его развивают.

Каждый жанр в этой книге предстаёт в совершенно новом, неожиданном ракурсе и в то же время остаётся узнаваемым. К примеру, "новая поэма" ("Мцыри" М. Лермонтова, "Медный всадник" А. Пушкина, "Соловьиный сад" А. Блока), в одной из своих разновидностей (байроническая поэма) глубоко изученная В. Жирмунским, открывается как нечто новое, новонайденное. Чтобы охватить это явление, авторы обращают внимание на близкие ей жанры - "естественные пределы, по отношению к которым она самоопределилась, нащупывая собственную внутреннюю меру". Это объёмные