Литературная Газета 6404 ( № 7 2013)

Литературная Газета Литературка Газета

Могутин часто обзывает себя "бомжем" лишь от потерянности, от ненужности народу, кому изливает свою душу, а родина, а государство, а собратья по литературному ордену не слышат его судьбы. Под чугунную плиту равнодушия и оглушающей нищеты ныне угодили миллионы, и это главное испытание человеку от Господа. Дескать, терпи, бажоный, и спасён будеши во веки веков. (Тут Церковь в выковке цепей невольно сбежалась с либеральной властью, отрицающей Бога.) И вот каждый несчастный, униженный и оскорблённый доживает сам по себе, как судьба помирволит. (Таково главное свойство либерального мира: рассыпать народ, превратить в песок. По самонадеянному признанию либералов: "Бог даёт деньги умным". Все остальные для них - быдло, плесень, иссыхающая при первых лучах ростовщического солнца. Ибо и солнце, оказывается, тоже восходит лишь по воле процентщика,

умеющего ковать деньги.)

Но ошибаются они, помрачённые золотым тельцом. Ибо здание государства, отечества, родины, нации складывается не из фабрик и заводов, а из слов живых. (Ибо слово - это душа.) А для немых людей, легко меняющих совесть на бутерброд с икрою, слово - это песок, гравий и глина под стопами "человейника", чтобы вымостить ему дорогу в ад.

Под утро, когда последние строки, как колёсные пары паровоза, отдаляясь, ещё стучат в мозгу, и вспыхивает животный ужас: Боже мой, один на весь белый свет - кричи, не докричишься, словно заплутал в сибирских суземках, и солнце вдруг схитили бесы навсегда. Самое печальное и невыносимое - сбиться с путика, и весь мир тогда вдруг становится короче воробьиного носка, и анчутки слетаются отовсюду и жадно цепляются за пяты.

А потерять дорогу, свалиться под выскеть, в лесной бурелом так легко. Нахальные тварюшки скоро выпьют и вычеркнут из людской памяти. Вот и глаз один вытек, вставили стеклянный, и тот скоро выпал из глазницы, закатился в щель. И второй зрак покрыт туманом, рука вот отсыхает, ноги едва носят. А стихи приступают ежедень, будто "каппелевцы на Чапая".

Бомж я, несчастный бомжара[?]

Что же ты, Родина, мстишь

неразумным Гайдаром?

Не мазурка - пляшет мензурка в руке.

Я из тех "неуспешных", кого хазары

На голодном держат пайке.

[?]Юрий Николаевич, и никакой ты не "бомжара", несмотря на всю стужу и нужу, но человек, достойный поклонения. Бомж порывает с духовным миром, с картинами детства, с любовью, семьёй, с Богом, он отпускает свою душу на волю, ибо на том "дне", куда попадает, душа - страшная помеха. Бомж погружается в животное, звериное качество, откуда с таким трудом выполз когда-то человек, он выпадает из чувственного мира в бесчувственное, теряет Христов образ и не только изгоняет Бога из груди, но и утрачивает всякое желание походить на него; он смиренно, покорно источается плотию, как луговая трава, ждущая косаря. Это не блаженный и не юродивый, не калика перехожий, не милостынщик с зобенькой Христа ради, которые ни на минуту не забывают Сладчайшего. Грань близка, но непреодолима.

Поэт же живёт воображением; при малейшей попытке убежать в изгои, погрузиться в городские теснины он невольно теряет связь с небесами, откуда и навещают чувственные стихиры. Поэтому, наверное, и нет в истории литературы ни одного поэта (я не знаю), который бы упал в самые низы и порвал со стихами; он скорее сведёт счёты с жизнью, чтобы не надоедать миру своим присутствием, своей болью.

Хотя с образом бомжа ты пытаешься слиться (умственно); тебе с ним, наверное, приятно бы поладить, хотелось бы оказаться в одной упряжке, переломить один хлебец, испытать презрение и отчуждение сытых, тех, что надменно проходят мимо в бобровых шубах, - только бомж не переживает так остро от своего бездомья: это закалённый человек, он находит сугрев в подвале, в котельной, в собачьей будке, на дне бутылки. И потому это лишь умственная спайка. Бомж не боится оказаться в безымянной ямке. Он "цивилизованный" быт обменял на звериную волю. Можно жалеть бомжа, мысленно напяливать его шкуру, но никогда не понять его сущности. Пока сам не опустишься на то самое дно, когда-то красочно описанное Гиляровским и оромантизированное социалистом Горьким, жившим на Капри.

Не странно ли: стихи отнимают последние силы, но вооружают душу и продлевают жизнь. И в этом тоже исполняется древний завет: "Трудись, и твоя жизнь протечёт незаметно". Без труда, без чтения добрых учительных книг человек умирает ещё при жизни, превращается "в гроб ходячий повапленный".

Я пытался в меру своих крохотных возможностей подставить

Могутину плечо. И Литфонд не только посулил, но уже выделил поэту дачку, - старенькая, убогая, но жить можно. И пока-то собирались привести хатку в божеский вид, неторопливо искали денег, власть в Литфонде рейдерским захватом оголтело, бесцеремонно присвоила команда Куняева и принялась делить свободное житьишко в Переделкине меж своими опричниками, согласно куняевскому революционному лозунгу: "Добро должно быть с кулаками, чтобы летела шерсть клоками". Шерсть полетела с Могутина: и так-то, сердешный, старостью и нищетой обструганный, одна худоба, и никакой в нём родовой сказочной могуты, как про себя пишет Юрий: "щуплый дистрофан". И поэту категорически отказали в помощи, дескать, никогда в Переделкине крышу над головой не получишь, ибо дружишь с Личутиным, а он - наш враг. При лихорадочной делёжке писательских "убожищ" куда-то сразу улетучились и патриотизм, и сердоболие, душевность и православная поклончивость, национальная спайка и дружинность, которые так ценились прежде в России. И забылось народное правило: "Жалость выше закона". Но разнеслись по столице куняевские истеричные причитания: "Мне дачу!.. Почему им, а не мне?.. Я тридцать лет прошу, а мне не дают". И тут Бог сразу решительно отступил на дальние задворицы и затерялся в потёмках души. Да и был ли Он когда?

Зря мы полагаем, что вовсе окоростовел народ; больше внушают нам о нашем негодяйстве телекликуши: де, испроказились русские, и нет им места под солнцем. Подхватились к ним в лад "новообращённые", поменявшие партийный билет на церковное причастие и с той поры уверяющие, что для России место в райских палестинах, де, давно уже поджидают Там при царских вратах.

Хватит каркать, чужебесы, и наносить гиль и срам на родную землю; войдите в ум, кобыльники, шляющиеся по иноземным задворкам за даровой коврижкой. Там, видите ли, сдобные пироги да пышки, а у нас из глины постяные коврижки. Неиссякаемо на русских просторах добрых душ[?]

В середине 90-х трудно было выжить. Либеральная революция оказалась фарсом (сыром в мышеловке), но ужасные итоги её (русский крест) сравнялись с потерями в Гражданскую войну.

В общем, жили мы в деревне натуральным хозяйством, маленькие дети, окончательно прижало деньгами, на хлеб нет. Жена впала в уныние. Я утешаю: де, не печалься, Бог не оставит. С этими словами выхожу в палисад, из почтового ящика торчит конверт из Санкт-Петербурга. Распечатываю, а там десять тысяч рублей и договор, по которому некий институт по изучению "резервов выживания русского человека" - был и такой - обязывался высылать каждый месяц зарплату. Я спешу в избу, потрясаю хрустящей купюрою и кричу: "Дуся, а ты сомневалась, что Господь поможет!" И отправились на ближайшую станцию, и купили мешок сахарного песку[?]

Я верю в постоянство русской натуры; что созидалось тысячи лет, нельзя коренным образом испроказить за двадцать. Хотя в каждом поколении какие-то перемены могут случиться. Коренные же черты (основание натуры) исчезают лишь вместе с нацией. Да, убеждения каждого из нас зыбкие; но стоит шатнуться в вере в народ - и всё пойдёт наперекосяк, пока не опомнишься ты.

[?]Вот сильно поглянулись Олесе Николаевой, замечательной поэтессе, стихи Юрия Могутина, человека, прежде вовсе не знакомого ей, и она со всей искренностью принялась двигать их на премию им. Горького. Никто не понуждал Олесю, не увещевал, не подходил с тайными подачами, чтобы улестить и склонить награду на свою сторону. Ведь всякое доброе дело творится в тиши. Лишь однажды позвонила мне Олеся и вдруг попросила: "Володя, ты дружишь с Могутиным. Знаешь, я прочитала его стихи, и все другие поэты-выдвиженцы сразу померкли. Я в комиссии по Горьковской премии. Напиши, пожалуйста, рекомендацию[?]"

Что и было сделано.

А мы частенько вопим, не желая оглянуться окрест с непредвзятым сердцем, что все продажны, всё в стране куплено и кругом хозяинует волосатая лапа. Ан нет, братцы мои. Когда мы так думаем, это чёрная немочь овладевает нами и душевная немота[?]

Юру словно молнией "ошавило" с небес по кручинной головушке. Звонит мне: "Ночь не спал. Не могу поверить[?] То смеялся, то плакал. Это какая-то ошибка вышла. Чтоб в конце жизни - и заметили. Да нет, такого просто не бывает. Володя, неужели я чего-то стою?"