Литературная Газета 6441 ( № 48 2013)
Шрифт:
уши, нос, подбородок, глаза, улыбку
(коей не было, то есть там был провал),
видно, взглядом её всё ж перецеловал...
НОРИЛЬСК
Корабль уходит на север,
А птицы стремятся на юг.
И где-то гуляет рассеян
Мой самый изысканный друг.
Надвинув на голову шляпу,
Повыше подняв воротник,
Он мог бы уехать в Анапу,
Но к северу сердцем приник.
Здесь жёны почти что без тени,
Работа – не сонный кисель,
Друзья для души, а не денег,
И люди другие совсем.
Гудят
Жужжит молодая пурга,
Пускай за окном еле-еле
Проглядывают берега
Рассвета. Полярною ночью
Читает он летний дневник,
В котором таится межстрочно
Его удивительный лик.
Интарик, товарищ из сердца,
В далёкой заснеженной мгле,
Где солнце из маленьких терций
Лежит на холодной земле.
Теги: Современная поэзия
Несостоявшаяся встреча
Бертран Тавернье
– Одним словом, Франция – это всего лишь пара десятков интеллектуалов, – обобщил Тавернье за десертом. – Ещё Паскаль писал: "Уберите их – и Франция станет страной идиотов".
– История тому подтверждение, – добавил Мишель Роговски, французский социолог и переводчик польского происхождения, который собственно и пригласил меня на ужин с прославленным кинорежиссёром. Мишель успевал не только добросовестно переводить на русский наш разговор, но и задавал тон. На мой немой вопрос он ответил: «Да, пара десятков вдумчивых, истинно образованных людей в состоянии повлиять на соответствие масс ими же созданной цивилизации. Ведь у народа одно мнение – мнение народа...»
– Но в конечном итоге мнения избранных растворяются во мнении того, кто приходит и меняет ход истории, – вставил Тавернье.– Истинно образованных людей, как выразился Мишель, у нас не так уж и мало. Проблема в другом. Не каждый из них может самовыражаться так, чтобы общество, власть или другой индивид постоянно ощущали бы на себе его дыхание. К сожалению, природа скупа и на век отпускает ещё меньше. Но именно они своим дыханием, своей особой температурой и создают ту среду, ту интеллектуальную лабораторию, без которой невозможны достижения цивилизации.
– Бертран, ты, кажется, цитируешь мою книжку, – шутливо заметил Мишель.
– Меня уличают в плагиате? – поднял руки добродушный Тавернье.
– Нет, конечно. Это только говорит о том, что я писал правильные вещи.
– Что же, спасибо за комплимент...
В сентябре 2004 года по-парижски погожий вечер и кухня ресторанчика в предместье Сен-Жерменского аббатства как нельзя лучше располагали к непринуждённому общению, философствованию. Мысли приходили легко и так же легко улетучивались. Только одна была скованна и никак не хотела устремляться ввысь.
– Какая? – Четыре глаза уставились на меня.
– Чьё же дыхание мы ощущаем у себя в России, в Армении? – Мои собеседники пошевелили бровями.
– В России одного точно знаю, – озвучил я, – Дмитрий Лихачёв.
Мишель сказал, что с некоторыми его трудами он знаком. Тавернье пожал плечами. Больше на ум никто не приходил, и я поспешил сменить тему разговора, но Бертран опередил:
– А в Армении?
–
Тавернье посмотрел на меня поверх своих круглых очков.
– Проблема только в том, чтобы найти среди них, как говорил Мишель, людей вдумчивых и истинно образованных, – вынужден был оправдаться я.
– Впрочем, как и у нас, – сказал Тавернье, чем вызвал смех у остальных, и Мишель предложил тост за прекрасный вечер.
Ровно в полночь мы дружно встали из-за стола и начали прощаться. Пожимая руку Тавернье, я сказал, что наверняка мы встретимся с ним уже через семь лет.
– Почему через семь? – удивился он.
Ещё накануне я поведал Мишелю, что с Тавернье мы встречались в последний раз семь лет назад, в 1997 году в Монте-Карло. А до этого, семью годами раньше, в Париже, мы с ним познакомились. Тогда, в январе 1990 года, советским кинематографистам выпала честь открывать в Лувре новый зал под куполом только что возведённой Пирамиды. Фильмы отбирали сами французы, и программа вечера выглядела так: документальная лента А. Сокурова «Московская элегия», игровая картина «Там, где небо лежит на земле» – мой дебют и «Зеркало» А. Тарковского. Торжественную церемонию открывали министр культуры Франции с Бертраном Тавернье, с советской стороны – Элем Климов, известный кинорежиссёр, председатель Союза кинематографистов СССР. Помимо культурного события, успех этой акции послужил основанием для подписания договора о совместных постановках. (Надо сказать, что в постсоветской России почти все заметные фильмы последующих шести-семи лет были сделаны при финансовой поддержке «Фонда развития кино» Франции.)
На фуршете, в неформальной обстановке, Элем Климов знакомил Тавернье с членами нашей делегации. К тому времени я видел только одну картину, возможно, лучшее из его сочинений – «Полночный джаз» с Декстером Гордоном, знаменитым саксофонистом в главной роли. Непрофессиональный актёр получил «Оскар» за эту работу. Музыку же к фильму написал легендарный Херби Хенкок. Из фильма видно, что его сделал наследник идей французской новой волны – идей, которые привели меня, уже взрослого человека с философским образованием МГУ, в большое кино. Поэтому мне, молодому кинематографисту, крайне важно было знать мнение автора «джаза» о моей картине. Ещё в просмотровом зале я, вытянув шею из последнего ряда, пытался разглядеть реакцию Тавернье на простую историю старика (в исполнении Азата Шеренца), где драматургия вырастала из стилистики почти что реального времени. В темноте я мало что замечал, зато раздражало всё в моей картине: монтаж, темпоритм, звук, сцены. В конце концов я покинул зал. Хотел сбежать и с фуршета, когда заметил, что Тавернье вместе с Климовым и переводчицей направляются в мою сторону.
Жестом руки Климов остановил меня, и вскоре я оказался в объятиях французского режиссёра.
Поздравляя с фильмом, он сказал, что старик словно с небес сошёл...
Мягкий, обходительный в общении, с белоснежным лицом, он меньше всего походил на кинорежиссёра. Сын известного писателя и эссеиста Рене Тавернье, он сам выглядел как поэт эпохи символизма. Позже я узнал, что бывший юрист Бертран Тавернье написал ряд книг о кино, многочисленные статьи, сценарии. Он был интеллектуалом.