Литературная Газета 6495 ( № 14 2015)
Шрифт:
"Это была настольная Библия, наверное, для каждого советского геолога".
«И если как в том дурацком вопросе - какие три книги взять на необитаемый остров – мне придётся выбирать, Олег Куваев в этот выбор войдёт обязательно. Не гений пера, не гений сюжета – гений человечности. Олег Куваев – это имя для меня свято». Ровно сорок лет назад его не стало.
Олег Михайлович Куваев (1934–1975) родился в вятской деревне, окончил Московский геолого-разведочный институт, лучшие годы жизни провёл на Чукотке и умер от инфаркта в подмосковном Калининграде/Королёве, где сейчас находится скромный музей.
Публиковаться
Главным местом, хронотопом куваевской прозы стала Чукотка, которую он хорошо знал как геолог, хотя действие некоторых его произведений происходит и в Сибири, и на Кавказе.
В отличие от литературных нравов 60-х годов, когда слова «старик, ты гений» были так же обыденны, как «здравствуйте», Куваев трезво оценивал свои вещи и не завышал, а скорее занижал свои возможности. Уже в начале 70-х, когда жить ему оставалось совсем немного, на просьбу назвать лучшие произведения он вспомнил три рассказа и две повести, которые «достаточно «на уровне», а о других отозвался жёстко: «Всё остальное туфта. Нету полёта. Посему отношу его не к прозе, а к беллетристике».
Настоящим прозаиком Олег Куваев стал в романе «Территория» (1974), переписанном то ли шесть, то ли восемь раз, сразу отмеченном, замеченном и даже награждённом – посмертно – как «лучшее произведение художественной прозы о современном советском рабочем классе».
Куваев, думаю, был бы обрадован, но удивлён. Неужели под рабочим классом подразумевались работяги-бичи? Главные его герои, начальники геологических партий и управления, были явно выше этого статуса.
Сам автор понимал дело лучше, чем номинаторы и критики. В конце одного из писем появляется блестящая формула-афоризм: « А вообще это написано о Территории, и пусть каждый ищет её где желает» (здесь и далее выделено мной. – И.С. ).
Через несколько месяцев, во время работы над так и не законченным романом «Правила бегства», она конкретизируется: «Действие его <нового романа> происходит где-то рядом с изобретённой мною страной «Территорией» . Я называю Территорию «изобретённой страной», ибо это на самом деле так – прямые географические аналоги невозможны, что бы там ни говорилось».
Искать ключ к тексту нужно не там, где это обычно делалось. «Территория» – не производственный, исторический, приключенческий или социально-психологический роман. Олег Куваев интуитивно нашёл иной способ изображения людей и времени.
Где происходит действие романа? Очевидный ответ: на Чукотке. Но слова «Чукотка» и «чукча» в разных падежах и вариантах в окончательном тексте романа не встречаются ни разу!
Счастливо найденный заголовок, который можно считать ключом к поэтике романа, появился после долгих поисков. До этого было более десятка вариантов: «Долгая якутская зима», «Часть божественной сути», «Яростный свет и потёмки»[?]
«Территория» подходит к тексту «с точностью патрона, досланного в патронник».
Доминантный хронотоп конкретизируется в цепочке аналогичных образов – Посёлок,
Так что Территория – не Чукотка, хотя её пейзажи и конкретные детали пришли именно оттуда. И государство, которому она служит и внутри которого она находится, – не СССР (эта аббревиатура тоже не встречается в романе ни разу), хотя действие ненадолго переносится в Москву, Ригу и Хиву).
Территория – созданный, сконструированный автором иной мир, даже другая планета. «Рейс ваш окончится не на той планете, с которой начался». Советское освоение Чукотки опиралось на две могущественные организации: Дальстрой и Севвостлаг. На Территории же существует Северстрой, но не мелькает ни одной лагерной вышки. Шаламовские «Колымские рассказы» написаны о совершенно другой «планете Колыме».
Реальная история поисков промышленного золота на Чукотке растянулась на десятилетие (1949–1959). Автор сжимает его в один геологический сезон, превращает историческое время в календарное, даже во время мифа. Время Территории замыкается в кольцо – от лета до лета. Это год, равный жизни. Полевой сезон, который либо оканчивается апокалипсисом (если поверить словам последнее лето ), либо (если акцентировать сомневающееся может быть ) повторяется бесконечно.
Аналогично обстоит дело и с её населением.
Внутри романа есть несколько персональных главок. Зачин одной из них похож на библейское сотворение мира и человека из первозданного хаоса: «Вначале был Марк Пугин. Потом оловянщики. Потом Посёлок, – сказал Баклаков. – Все это знают».
«Простодушный гном в шинели» Пугин оказывается не обычным советским уполномоченным, посланным в экзотические места исполнять волю партии, приобщать чукчей к новой жизни. Он и замечательный практик, гений интуиции, снайперски выбирающий место для будущего Посёлка, и апостол, философ Территории, но главное – светский святой, яростный мечтатель, умирающий на садовой скамейке под ещё не посаженными деревьями.
Философия Территории, которую исповедуют все, кто на ней оказался и удержался, оказывается, в общем, простой и сводится едва ли не к единой заповеди, которую, вписываясь в согласный хор работяг и начальников партий, лириков и циников, чётко формулирует куваевский alter ego Сергей Баклаков. «Большинство ценностей, которые людям представляются незыблемым оплотом их бытия, для него и его друзей почти пустой звук. Дом, который моя крепость, домочадцы и дети, которые оплот в старости, – всё это для него и его друзей несущественно. Нельзя сказать, что это нормально, потому что для большинства людей это – крепость. Для ребят из их управления главной крепостью служит работа, которую надо делать как можно лучше. Эта крепость никогда не подведёт, если ты не оставишь её сам. Оставить же работу не сможет никто из ребят, потому что они любят её».