Литературная Газета 6495 ( № 7 2015)
Шрифт:
Андреев тут же кидает:
– Видите, сударыня, в наше время каждая мартышка к рулю управления лезет.
Правда, потом эта реплика очень не понравилась редакторам. Пришлось её вырезать.
Я с ним боролся за каждую сценарную реплику – предчувствовал, что возникнут неприятности со сценаристом. Сценарист-то был маститый. Но он так и не произнёс ни одной.
– Ну ты пойми, – убеждал он меня, – не будет он себя так вести, Грызлов-то наш. Он человек масштаба! Он ведь не только о себе, он и о ми-ро-зда-ни-и думает. Для него есть Бог и есть
Шторм, пожар, людишки кричат, волнуются, кто барахло спасает, кто шкуру свою поганую, а он молчит, смотрит и презирает всех. Он даже себе такую присказку придумал – вроде как бы жизненное кредо. Вот послушай, какой стишок наш Грызлов сочинил:
Безумно море, дни безумны...
Всегда спокойны люди умны.
Вот именно так: не «умные», что было бы гораздо грамотнее (что бы, казалось, стоило зарифмовать «умные – безумные»), а «умны». В таком повороте и юмора больше, и авторство купца больше угадывается.
Короче, посмотрел М. Блейман (а он и был автором экранизации) наш фильм, где всё до точки было сделано по сценарию, кроме андреевской роли, и... снял свою фамилию с титров.
Обиделся.
Конечно, если судить строго, от андреевского вмешательства роль абсолютно хорошей не стала – для этого в изначальной драматургии не было никаких предпосылок. Но она стала яркой, полнокровной и уж отнюдь не банальной: тут что ни слово, что ни жест – новы и достаточно оригинальны. Небось сделай то же самое с ролью Качалов, сценарист бы смолчал, а то и порадовался. Но тут... Как? Какой-то Андреев... лапоть деревенский... с его небось тремя классами образования... посмел его, Блеймана, редактировать!
К нему многие так относились. А он был, повторяю, широко и глубоко образованным и по-настоящему, без «штучек» интеллигентным человеком.
Как-то я попросил его представить мою картину «Робинзон Крузо» на премьере в Доме кино. Он стал отнекиваться:
– Не люблю я эту публику. Не поймут они меня. – Помолчал, добавил: – И я их никогда не пойму.
Он оказался прав. Говорил он, как всегда, с блеском – образно, художественно, чуть-чуть, может быть, литературно, с философскими, свойственными ему обобщениями. Слушали его невнимательно и снисходительно, что, на мой взгляд, хуже, чем если бы не слушали вовсе. «А-а, Андреев... – читалось в глазах. – Вчерашний день...» Как-то незаметно для Бориса Фёдоровича – а разве можно это заметить? – кинематограф заполнился людьми новыми – нигилистами, ниспровергателями, натурами «тонко организованными» и «непонятыми», для которых Андреев был не то чтобы анахронизм, а как бы человек не из их круга.
Мне вот пришло в голову такое сравнение.
В те шестидесятые годы высотные здания, построенные на закате сталинской эпохи, воспринимались как верх безвкусицы. Даже хрущёвская пятиэтажка смотрелась элегантнее. Что уж говорить о многоэтажных коробках Нового Арбата! В глазах некоторой части публики они были пределом изящества.
Но прошли
Мне кажется, Андреев был таким несколько неуклюжим, но основательным высотным зданием среди модных железобетонных стандартных коробок.
Так что не было у Блеймана оснований обижаться на Андреева, тем более что Андреев обладал уникальным литературным даром. Жаль, что дар этот проявился так поздно. Впрочем, раньше он и не мог обнаружиться. Жанр, в котором он к концу жизни стал пробовать себя, требовал большого жизненного опыта, глубокого философского осмысления жизни.
Как-то я звоню ему.
– Приезжай, – говорит, – хочу тебе кое-что почитать.
Я знал, что он сочиняет, – иногда что-то записывал на листочках. Однажды читал свой рассказ со сцены – какие-то картинки из детства и отрочества. Слушалось это очень хорошо.
Я уж собрался было ехать, но тут вспомнил: Володя Высоцкий просил познакомить. Я ему про Андреева рассказывал много, Володя смеялся – нравился ему Андреев в моих рассказах. Позвонил я Высоцкому, говорю: «Еду к Андрееву, хочешь, поедем вместе...»
Думаю, дай перезвоню Б.Ф., предупрежу, что буду не один. В ответ услышал совершенно неожиданное:
– Да ну его... к бабушке!
– Почему???
– Да знаешь... Он, наверное, пьёт...
Я стал стыдить его:
– Давно ли сам стал трезвенником?
Потом только понял, что он просто стеснялся нового человека, да ещё знаменитого поэта. В тот день он собирался открыть мне свою тайну.
Наконец Б.Ф. пробурчал что-то вроде согласия.
Приехали мы на Большую Бронную, где Б.Ф. жил последние свои годы. Володе, чтобы понравиться человеку, много времени не надо было.
Через пять минут они влюбились друг в друга, через десять – перестали меня замечать, так много оказалось у них нужного сказать друг другу. Короче, Андреев перестал стесняться Высоцкого, повёл нас на кухню, заварил чай в большой эмалированной кружке – она с ним была во всех его походах – и достал толстую, как Библия, кожаную тетрадь.
– Эту тетрадь подарил мне мой друг, цирковой артист... Сказал: «Борька, ты у нас человек остроумный, напиши в ней что-нибудь смешное...» И я решил написать... афористический роман.
Мы с Володей переглянулись. Афористический роман! Роман из одних афоризмов. Жанр под силу лишь древним. А ну как будет не смешно? Обидится автор...
– «Лев открыл пасть, – начал читать Андреев, – укротитель засунул в неё голову, и все зрители вдруг увидели, насколько дикое животное умнее и великодушнее человека».
Мы с Володей аж взвизгнули от смеха. Андреев благодарно покосился на нас, прочёл следующую фразу:
– «Древние греки никогда и не думали, что они будут древними греками».