Литературная Газета 6518 (№ 30 2015)
Шрифт:
– Когда вы почувствовали, что будете писателем? И что было предпосылкой к этому?
– Сугубо литературоведческий термин «писатель» вбирает в себя понятия и поэт, и прозаик , и всё же поэтическое восприятие мира, начиная с самого детства, в какой-то степени определяет векторы будущего. Если обратиться к детству и юности, то они прошли в нескольких городах Казахстана – Кокчетаве, Павлодаре, Таразе и Алма-Ате. Мне хорошо запомнился Павлодар. Этот «город ястребиный» (образ Павла Васильева) был родным и любимым для многих писателей Казахстана и России. Отсюда вышли Антон Сорокин, Иса Байзаков, Всеволод Иванов, Султанмахмуд Торайгыров, Жусупбек Аймаутов, сам Павел Васильев...
К примеру, я помню, как в конце пятидесятых на павлодарском катке среди многих завсегдатаев каталась одна сухощавая пожилая женщина, одетая в чёрное старомодное платье. Все одеты в брюки и свитера, а она в платье и катается как-то по-своему, но элегантно и красиво. Откуда мне было знать, что она родная сестра великой Марины Цветаевой – Анастасия Ивановна Цветаева[?] Этого я, разумеется, не знал, но в памяти она осталась на всю жизнь. В те годы Анастасия Цветаева была частым гостем в доме друга моего отца, учителя Василия Щербинко. Они вместе с моим отцом работали учителями школ Павлодара.
Быть может, тогда и стали приходить стихи, которые я не записывал, а скорее по-акынски сохранял в памяти. Это были образы детства, но ещё не поэтические строки.
А матушка моя, преподаватель математики, утверждала, что катет и гипотенуза – это образы, а каждая математическая формула хороша лаконизмом. Убедила меня на семейном совете, чтобы я поступал в политехнический, на металлургический факультет. Я так и сделал, приехав в город у подножия гор – в Алма-Ату. И спустя десятилетия убеждаюсь в правоте мамы, правда, с оговоркой, что формула жизни и математики больше выиграет, если в ней будет присутствовать поэзия. Взять ту же неевклидову геометрию Лобачевского. В ней бездна фантазии.
– Вашим наставником был Олжас Сулейменов. Что особенного увидел он в своём ученике и как помог ему?
– Когда я учился на третьем курсе в политехе, в Алма-Ате проходила V конференция писателей Азии, Африки и Латинской Америки. Сентябрь в Алма-Ате – прекрасный месяц. И вот в том сентябре можно было встретить почти весь цвет мировой литературы. Я помню то изумительное время, когда в моём городе у подножия гор звучала поэтическая речь на многих языках мира. Можно было встретить, поговорить о поэзии или, например, взять автограф у Чингиза Айтматова, Мумина Каноата, Юрия Рытхэу, Фаиза Ахмад Фаиза... Помню, как Расул Гамзатов, находясь на горе Коктюбе, восклицал: «Как в моём Дагестане!» Это время божественным образом совпало с моим первым поэтическим «запоем». Как это легко бывает в юности, можно было взять, например, образ тополя или карагача и описать стихами, случайного прохожего превратить в своего Ночного Прохожего. Разумеется, мне было ещё далеко до публикаций…
К открытию того писательского форума был построен конференц-зал при Союзе писателей Казахстана с прилегающим к нему кафе «Каламгер» («Писатель»). Вот тогда и познакомил меня с Олжасом мой дядя Шота Валиханов. По его «наводке» Олжас Омарович прочитал мои стихи и сказал: «Парень талантливый, приводите его». И при встрече дядя Шота подчеркнул: «Вот, Бахытжан, это титан нашей литературы». На что Олжас Сулейменов со свойственной ему иронией ответил: «Титан – это кипятильник». Я приносил свои стихи, показывал их Олжасу… И однажды он произнёс: «Теперь ты можешь отнести рукопись в издательство».
Сулейменов когда-то, кажется, ещё в 1975 году, командировал меня на VI Всесоюзное совещание молодых литераторов. И это притом что я не имел ни единого опубликованного стихотворения. Вот такие были времена! Да ещё с рекомендательным письмом Роберту Рождественскому, который был одним из руководителей поэтического семинара. Вместе с ним – поэты Андрей Дементьев
– Вы окончили Высшие курсы сценаристов и режиссёров и Высшие литературные курсы. Кем больше себя ощущаете – кинодраматургом или поэтом? Не мешает ли одно другому?
– Я был вольнослушателем Высших курсов сценаристов и режиссёров. Учителем в кино стал для меня знаменитый Эмиль Лотяну. Он ещё и прекрасный молдавский поэт, которого переводили Юрий Левитанский и Юнна Мориц. Вот он-то и заметил меня и определил не только вольнослушателем на свой семинар, но и взял в штат съёмочной группы фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Это была поистине высокая школа кинематографа. Видеть в течение года Кирилла Лаврова, Олега Янковского, Леонида Маркова, Светлану Тома, юную Галину Беляеву, общаться с ними в перерывах между съёмками... А знаменитый вальс Евгения Доги!..
У каждого вида искусства есть нечто общее со всеми остальными, некое связующее звено. Я называю его четвёртым измерением воображаемого мира, тем состоянием души, когда художественный образ обретает собственную жизнь. Это явление позволяет перекидывать метафорический мостик между искусствами, используя, например, в кино поэтические образы… И во многих странах я использовал для своих поэтических впечатлений не записную книжку или путевой дневник, а простую любительскую видеокамеру. Так возникла идея видеопоэзии. Имея навыки работы в кино, профессиональный опыт в литературе и в издательском деле, смею утверждать, что нам всем бывает тесно в рамках «бумажного творчества»... Надеюсь, что за видеопоэзией – будущее.
– Даже названия ваших книг стихотворений – «Чувство мира», «Время тишины», «Над уровнем жизни» – говорят о том, что вы автор философской лирики. К какому направлению в поэзии сами себя причисляете?
– «Нужно жить странствуя», как считал Константин Паустовский. По жизни я дорожу своей дружеской привязанностью к философу и культурологу Мурату Ауэзову и его расположением ко мне, моим стихам и прозе. Наше общение складывалось в странствиях и скитаниях по дорогам Великого шёлкового пути. Я признателен, что встречал в этих странствиях по жизни и судьбе достойных представителей русской интеллигенции. Помню, как однажды на наш поэтический семинар, который вели поэт Александр Межиров и критик-литературовед Станислав Лесневский, пришёл Арсений Александрович Тарковский. Обычно при визите известных поэтов на наш семинар семинаристы не только слушали, но и читали свои стихи. А здесь, не сговариваясь, отказались от подобного чтения, несмотря на просьбу Арсения Тарковского, и слушали только его. В этот вечер Арсений Александрович, помимо чтения стихов, много говорил об украинском философе и поэте Григории Сковороде. Чувствовалось, что поэт в то время был увлечён его сочинениями. И вот он деликатно спрашивал нашего мэтра, Александра Межирова:
– Саша, может, достаточно?
На что руководитель семинара, видя притихшую аудиторию, только разводил руками. Особенность поэзии в том и состоит, что она не имеет границ. Если ты нашёл образ, по-настоящему нашёл, то его можно передать и на другом языке. Кстати, легче всего перевести или передать метафору. Потому метафоры способны адекватно звучать в переводах на другие языки.
– То, что произошло с переводческой школой за последние четверть века, – это настоящая катастрофа. Спрошу вас как переводчика: что нужно сделать, чтобы возродить переводческую школу? И расскажите конкретно о казахской школе перевода, к которой имеете непосредственное отношение.