Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
Подпоручик рассеянно слушал брата, следя глазами за неторопливо плывущими по голубому июльскому небу легкими облаками, думая о том, как хорошо бы сейчас поехать верхом за Басандайку. Он знал, что жалобы брата явно преувеличены, потому что два раза в год, на пасху и рождество, а также в дни тезоименитств брат получает наградные. Да купцы подарки носят!
— Ты, Жорж, сегодня просто раздражен, — сказал подпоручик, желая перевести разговор на другую тему. Романов закурил и, позвав писаря, велел ему дать бумаги для просмотра.
— Будешь раздражен, — сердито
— Двести рублей? — переспросил подпоручик, и на его молодом, свежевыбритом лице промелькнула досада. — Лучше бы на эти деньги шампанского купить!
— А вот теперь, совсем недавно, получаю агентурное донесение, — и Романов наклонился над раскрытой папкой, — на Аполлинарьевской имеется тайная типография, в устройстве которой, я убежден, этот Костриков, конечно, принимал самое деятельное участие.
При этих словах полковник резко выпрямился и весьма выразительно поглядел на пустое, стоявшее перед ним кресло, словно на этом кресле уже сидел арестованный Костриков.
— Ну что прикажете мне делать, господин подпоручик, а? — Язвительно спросил Романов и, не дожидаясь ответа брата, захлопнув папку, ответил сам, отчеканивая каждое слово. — А-рр-рестую, а на Аполлинариевскую пошлю саперов. Из-под земли достанут эту типографию. А ты вот говоришь, — уже обычным тоном добавил Романов, — «не раздражайся, будь спокоен!» При моей работе невозможно быть спокойным. Каторжная работа!..
— Ну, арестуй и посади, — зевнул подпоручик.
— Да, уж будь уверен, — посажу! — разъярился полковник. — В такую одиночку посажу, что… — Романов, не договорив, потянулся за портсигаром.
— В какую, Поль? — оживился подпоручик и даже перестал смотреть в окно.
— Да-а… уж! — осклабился Романов, — не ложа Мариинского театра!
Спустя полгода после этого разговора, в один из морозных февральских дней, у подъезда Томского окружного суда остановилась тюремная карета, в которой обычно привозили подсудимых. Молоденький солдат-конвоир поспешно отворил дверцу кареты, и из нее вышел Сергей. Одетый в черный ватный пиджак и дешевые темные брюки, заправленные в русские сапоги, он выглядел обыкновенным рабочим-ремонтником. На какое-то мгновение Сергей задержался около кареты и с жадностью вдохнул морозный февральский воздух.
— Чего встал, проходи! — сердито закричал конвоир, испуганно оглядываясь по сторонам. От
Сопровождаемый солдатом, Сергей вошел в подъезд и стал подниматься по затоптанной каменной лестнице, думая о том, что вот сегодня, 14 февраля, в этом самом здании его будут судить как члена Томского комитета РСДРП и что, конечно, надеяться ему на снисхождение нечего.
«Предъявленная статья — серьезная, 129-я, — шагая со ступеньки на ступеньку думал Сергей. — Но ведь явных улик нет, а главное — при обыске не обнаружена типография». От этой мысли Сергей повеселел, представив себе, как, может быть, в это самое время Смирнов и Павел печатают на Аполлинарьевской листовки.
— Здесь, — сказал конвоир, толкнув ногой высокую дверь, обитую черной клеенкой. Они вошли в длинный широкий коридор суда с тяжелыми казенными скамьями вдоль стен.
Дело разбиралось при закрытых дверях. Выступать и говорить при такой обстановке Сергею не было смысла.
Суд закончился к вечеру. Приговор был суровый: три года заключения в крепости. «Но, принимая во внимание несовершеннолетний возраст подсудимого, — было сказано в приговоре, — срок наказания сократить до полутора лет», и, хотя следовало бы из сокращенного срока вычесть семь месяцев предварительной отсидки, суд этого не сделал.
— Уведите осужденного, — приказал товарищ прокурора конвоиру.
На Пастуховском заводе и на спичечной фабрике Кухтерина во всю мочь ревели фабричные гудки, возвещая окончание дневной смены, когда конвоиры вывели Сергея.
Засунув руки в карманы своего ватного пиджака, Сергей шагал под конвоем к выходу.
«Вот тебе и правосудие! Вот тебе и богиня Фемида! — с усмешкой думал Сергей. — Правильнее было бы сегодняшний процесс назвать не судопроизводством, а расправой при закрытых дверях… Какой же приговор вынесли Михаилу и Ефиму Решетову? Как бы это узнать?!»
— Чего задумался?! А ну, прибавь шагу! — прикрикнул на Сергея конвоир слева, пожилой усатый солдат с угрюмым и обветренным докрасна лицом.
Сергея вывели на улицу.
В наступающих зимних сумерках он увидел опять ту же, хорошо знакомую ему Соляную площадь.
Она была пустынна, тиха и сильно запорошена только что выпавшим снегом, среди которого особенно резко выделялась своей чернотой тюремная карета с железной решеткой на крошечном окошке.
— А морозец-то сегодня знатный! — донеслось откуда-то сбоку до Сергея.
— В самый раз, масляничный.
Сергей повернул голову и увидел двух прохожих, неторопливо, вразвалку, пересекавших площадь.
Заметив тюремную карету, они остановились.
— Чего встали? — закричал угрожающе на них один из конвоиров. — А ну, проходи!
Прохожие, не оглядываясь, припустили вдоль площади.
— Садись, — приказал Сергею пожилой конвоир.
Сергей шагнул на подножку.
Первая вечерняя звезда блеснула ему на прощанье, и дверца кареты захлопнулась.