Литературные воспоминания
Шрифт:
его свободнейшим человеком и умнейшей головой в России. То достоверно, что
влияние 0гарева имело неисчислимые последствия для самого Герцена, а также и
для жены его. [293]
Вся эта работа передвижения с одной точки зрения на предметы на другую, начавшаяся с появления 0гарева в Москве, в 1846 году, шла, однако же, гораздо
медленнее у Герцена, чем у его жены. Герцен не скоро отделался от
230
первоначальной философской своей закваски. Несмотря на свое отречение от
статутов
попытки секуляризовать, так сказать, свою жизнь, Герцен долго и потом сохранял
на себе печать, приемы и сословные отличия своего прежнего звания. Тип
строгого учителя и нравственного проповедника остался с ним и после того, как
он сошел, так сказать, с кафедры и поселился на публичном рынке, разделяя его
волнения, ропот и жалобы. От некоторых основных начал исповедуемой им
некогда философско-моральной доктрины он никогда уже и не отказывался.
Впоследствии он даже казался, на основании именно этого первородного греха, многим умам и характерам, позднее народившимся и уже не знавшим никаких
стеснений, полулибералом и нерешительным человеком [294]. По наружности
никакой перемены в способе пользоваться своей жизнию и молодостью с ним не
произошло с тех пор, как он стоял на европейской почве. Он и прежде, не
стесняясь началами и правилами, отдавался свободно влечению мимолетной
фантазии, всякому затронутому чувству и первому впечатлению, но тогда еще у
него сохранялось в целости сознание, что он остается тем же человеком, просветленным благодатию высшего понимания жизни, каким воспитала его
среда, что он не потерял способности судить правильно о собственных
увлечениях своих, и для сохранения их не продавал своей души и многих годов ее
научного воспитания. Так же свободно распоряжался он и теперь своею
парижскою жизнию, но с вторжением в нее политических и социальных страстей
— успокоительной фикции для совести не существовало более: все эти явления
имели свои уставы, никем не проверенные, очень требовательные, а подчас и
возмущавшие непривычное к ним ухо и чувство; вдобавок они еще выдавали себя
за догматы, без принятия которых к ним и подступать не следует. Запас старых и
никогда вполне не растраченных моральных убеждений составлял у Герцена уже
ненужный к ним придаток, потерял значение регулятора мыслей и существовал
без цели, мешая уверовать в нравственную сторону предметов окончательно и не
имея силы совсем упразднить их в глубине совести как ложные и не
подтвержденные продукты одного общественного болезненного недуга.
Положение могло выйти трагическим — и впоследствии таким и вышло.
Наоборот, разложение
решительнее на душе бедной, восприимчивой, изящной по характеру и природе—
жене Герцена, и переработало ее окончательно. Реакция против условий
московского существования началась у нее с того мгновения, когда она
почувствовала непреодолимое отвращение к буржуазным добродетелям, которые
составляли основу всего быта, окружавшего ее, но она внесла еще страсть в свою
критику. Ей уже сделались не только скучны, но и подозрительны доблести при
домашнем очаге, семейный героизм, всегда довольный и гордый самим собой, и
вечное прославление всех тех пожертвований, трудов и добровольных лишений, которые сносились перед ее глазами на алтари разных более или менее почтенных
молохов, величаемых, по ее мнению, идеями. С пробудившейся жаждой к
расширению своего существования она возненавидела нескончаемое хождение
все в одну сторону, посолонь, и объясняла устройство этой невыносимой
церемонии, походившей в ее глазах на раскольничье радение, частию тем, что она
231
необходима жрецам кружка для прикрытия их слабой, апатической, ограниченной
природы, а частию тем, что она доставляет вообще бедным инстинктам и
побуждениям потеху гордого самоуслаждения. Никогда так радикально не
относился сам Герцен к старому кружку друзей, никогда не выказывал столько
жестокости и несправедливости в приговорах над ним, никогда не отзывался о
нем с такой ненавистью, ценя, однако, даже и в спорах с старым кружком
немаловажные усилия его членов выносить жизненные тяготы времени наиболее
мужественно, благоразумно и независимо. Но все это пропало из вида его жены, заменилось какой-то наивной, незлобивой диффамацией прежних друзей, как
только приходилось вспоминать о них [295]. Жена Герцена возлагала еще на
ответственность старых знакомых и долгую скуку прежней своей жизни, между
тем как настоящей причиной этой скуки был, как скоро объяснилось, запоздалый, мечтательный и бесплодный романтизм. Несмотря на постоянное чтение
серьезных иностранных писателей, несмотря на философский говор,
раздававшийся постоянно около жены Герцена и, конечно, не щадивший никаких
иллюзий и фальшивых решений вопросов,— душа ее имела еще свои секреты, сберегала про себя тайные задачи и питалась, в самом шуме скептических
излияний, скрытными романтическими стремлениями и чаяниями. Но куда ни
обращала она свои глаза—ничего похожего на порядочный романтизм нигде не
оказывалось налицо вокруг нее. Она была счастлива в муже, в семье, в друзьях —