Литературные зеркала
Шрифт:
Удивителен тот социальный надрыв, которым столь подчеркнуто сопровождается ныне тема зеркала в современной метафоре. А может быть, наоборот, неудивителен. Мы только-только выходим неуверенной поступью из своего страшного прошлого, из тьмы исторических лабиринтов, по которым блуждали долгие годы. Мы всматриваемся в себя. Всматриваемся, глядя на других, таких же, на перечеркнутые когда-то в учебниках портреты, на разрушенные храмы, на могильные холмы, на воскрешенные книги, на безрадостную и славную нашу историю. И понимаем, что все это и есть наше зеркальное отражение, что все это - сегодняшние мы.
Очень уж было бы механистично: проведя параллель между абстракцией и зеркалом, между самопознанием и зеркалом, идеологией
Мы ищем за всем, что с нами происходило, кого-то - и находим самих себя.
Мы смотрим в будущее - и боимся, что нас ждет там прошлое.
Мы приникаем к пророчествам - и ощущаем в них вкус истории.
Мы читаем задушевную лирику - и натыкаемся в ней на мрачные знамения:
Ведь все мы вышли в самом деле
весенним или зимним днем
из деревянной колыбели
и в гроб из дерева уйдем.
И в мрачных этих знамениях вновь видим просверки шестого чувства, бессознательно налаживающего рифму между началом нашей жизни и концом. Рифму, или зеркальную перекличку, или симметрию - не одно ли и то же это не точно ли такая же игра зеркал?!
То, что зеркальные метафоры несут мощный аналитический заряд, позволяющий литературе применять их - с ощутимым успехом - при постановке острейших вопросов этики и политики,- не какое-нибудь новейшее открытие, зарегистрированное в качестве такового соответствующим бюрократическим ведомством. Это наидревнейшая аксиома. Ровесница Библии, а может быть, даже Гильгамеша, о чем мне напомнила недавно одна притча. К некоему царю явились художники, озабоченные всегдашней своей проблемой: кто из них лучше. И было у этих художников, как водится, две группировки. Царь предоставил конкурентам мастерскую, разделив ее занавесом надвое. Одна команда работала красками, другая, допустим, полировальными ножами. И вот завершили свою работу мастера кисти. Тотчас сложили свое оружие и их соперники: они, мол, тоже сделали свое дело. Царь, естественно, подивился: какое же возможно художество без красок? Убрали занавес - и чистая, гладкая стена, деловой результат "полировщиков", вдруг преобразилась, заиграв всем цветовым великолепием противоположной стены. Мораль сей басни сформулирована с лозунговой четкостью и жесткостью: "Двумя способами душа наша может стать прекрасной - украсив себя талантом или чистотою. Ибо прекрасное отражается в чистоте"81. Не вдаваясь в существо дискуссии между теми художниками и этими, между рыцарями искусства и ремесленниками, между созидателями и копиистами, можно констатировать, что искомое умозаключение (о равновесиии добродетелей творческих и нравственных) сделано в притче не без своеобразного изящества (и, добавлю, не без зеркальной техники).
Альбер Камю замечает по поводу своего Калигулы из одноименной пьесы: "Стоит перед зеркалом в гордой позе безумца". И еще: "Поднимается, поворачивает к себе зеркало и, словно зверь, ходит по кругу". И еще: "Тяжело дыша, подходит к зеркалу, глядит на себя, потом, сильно размахнувшись, одновременно со своим отражением, бросает скамью в стекло, крича: "В историю, Калигула, в историю!" Разве нельзя об этой оптике сказать: зеркало - трибун, зеркало - обличитель, зеркало - публицист?!
Взглянув в скрижали древней мудрости, скажу: тяга зеркала к публицистике - это тенденция.
В моих примерах зеркало плакатно почти до крика, хотя ведь умеет быть дипломатичным и вкрадчивым, как прячущийся Полоний, умеет быть мудрым, во всем сомневающимся, как Гамлет, умеет присутствовать, отсутствуя, как тень покойного Гамлетова отца. И притом откликаться каждым своим миллиметром и каждым нервом на злобу дня.
Приключения неназванного зеркала живописует
Удивительно, но Кэрролл ни разу не всплывает в памяти Голосовкера. Хотя философ пройдет весь его путь (правда, в обратном направлении: автор "Алисы" двигался от точных наук к сказке, автор трактата - от сказки к точным наукам). Как и Кэрролл, эссеист видит за фантомами своего текста реалии эпохи. Забираясь в недра микрокосма, он констатирует тем самым неотвратимый, окровавленный факт: наряду с атомами и электронами существует макрокосм концлагерей, войн, электрических стульев и назревающего атомного оружия. Эзопов язык прошлых десятилетий - тоже зеркало.
Но ныне работают другие зеркала!
Когда еще за последние семьдесят лет печатное слово отражало столько правды - и такой правды!
– как ныне? Да никогда. И, кстати, в этой ситуации с исторической (да и любой другой) точки зрения нет ничего парадоксального. Напротив, она совершенно естественна. Пресса наконец стала прессой. Ибо функция прессы - органическая, прирожденная - в том и состоит, чтобы выражать общественное мнение. Служить зеркалом народных чаяний, с одной стороны, и жизненных противоречий - с другой. Отлично изложил эту мысль Ю. Карякин в полемике со сталинистами типа пресловутой Нины Андреевой, не желающей "поступиться принципами":
"Случилось очищение социализма, очищение науки.
Очернительство - это ложь.
Правда не может быть очернительством. Правда может быть только очищением...
Вот вся ваша "диалектика", если ее обнажить: да, Сталин оклеветал и уничтожал честных людей, но ведь - "во имя коммунизма"! То, что оклеветал и уничтожал,- это, конечно, плохо. Но то, что "во имя коммунизма",- это хорошо... А самое главное: Сталин - это беспрерывное, систематическое понижение цены человеческой жизни - до нуля, понижение цены личности - до отрицательной величины: человек не стоит ничего, а личность - это уже просто враг. И когда повторяют, что при Сталине "снижали цены", то, во-первых, это просто неправда, если говорить о вещах, о продуктах... а во-вторых, надо добавить: снижали цены на человека, на личность... А уж абсолютная аморальность его политическая - лишь одно из следствий этой основной посылки, определяемой, в свою очередь, мотивом абсолютного самовластия...
В череде всех этих вопросов, на которые придется теперь отвечать вам, не избежать и вопроса о гласности. Интересно, с какими чувствами, с какими мыслями прочитаете вы такие слова: "Свободная печать - это зоркое око народного духа, воплощенное доверие народа к самому себе, говорящие узы, соединяющие отдельную личность с государством и с целым миром; она воплотившаяся культура, которая преображает материальную борьбу в духовную и идеализирует ее в грубую материальную форму. Свободная печать - это откровенная исповедь народа перед самим собой, а чистосердечное признание, как известно, спасительно. Она - духовное зеркало, в котором народ видит самого себя, а самопознание есть первое условие мудрости..." Она всестороння, вездесуща, всеведуща.