Литературократия
Шрифт:
(446) Гудков & Дубин 1994: 157.
(447) См.: Inglehart 1997.
(448) Ср. с утверждением Хабермаса о том, что все действия в современном обществе координируются при помощи таких средств управления, как деньги (на рынке) и власть (в государстве). См.: Habermas 1984b. Это совсем не означает точного соответствия значения действия и его стоимости на рынке, но именно рынок, как посредник между различными ценностями, является единственно легитимным общественным инструментом.
(449) Картину читательских пристрастий могут проиллюстрировать данные, полученные на основе изучения читательских формуляров библиотеки при «Невском обществе устройства народных развлечений» за несколько лет в конце 1890-х годов. Количество требований разных книг за этот период дает представление о популярности различных писателей: Л. Толстой — 414, Майн Рид — 399, Жюль Берн — 381, С. Соловьев — 266,
Жанровые пристрастия: беллетристика — 9917, журналы — 878, география и путешествия — 850, история, общественные и юридические науки — 490, книги духовно-нравственного содержания — 367, естествознание и математика — 360, история литературы, критика, искусство, логика, философия, педагогика, психология — 124, промышленность и сельское хозяйство — 53, справочники, атласы — 39. (Жарова & Мишина 1992: 21–22).
Имея в виду, что услугами Невской библиотеки пользовались большей частью рабочие и представители средних слоев общества, можно предположить, что у читателей с более высоким образовательным уровнем предпочтение в пользу «серьезной» литературы над «развлекательной» было более впечатляющим.
(450) Для Виктора Мизиано, «конец культуры и искусства» не означает, что перестают существовать мыслящие люди и творческие художники. Однако для того, чтобы сохранить интеллектуальную и художественную культуру, деятели культуры, по Мизиано, должны исходить из признания ее конца (см. подробнее: Мизиано 1997: 106).
(451) Другое определение референтной группы — эталонная группа, она предстает в сознании человека как группа людей, нормы и ценности которой выступают для него эталоном. Понятие «референтной группы» возникло для описания и объяснения того факта, что в своем поведении люди ориентируются не только и не столько на ту группу, к которой фактически принадлежат, но на ту, к которой сами себя относят для сравнительной оценки своих достижений и статуса. Для любого автора «референтная группа» может выступать как стандарт для самооценки и как источник его установок, норм и ценностей. Референтные группы могут совпадать или не совпадать с группой, к которой принадлежит автор, поэтому принято различать их как «реальные» и «вымышленные», «позитивные» и «негативные». Как правило, у любого человека бывает несколько референтных групп, с возрастом их число увеличивается, в зависимости от содержания решаемой проблемы человек обращается к разным референтным группам, нормы которых могут взаимоопределяться, не пересекаться, вступать в противоречие (см. подробнее: Durkheim 1933, Merton 1968, Fukuyama 1996).
(452) Так, в соответствии с конгнитивистской интерпретацией субкультур, культура представляется как совокупность ментальных структур и признаков, разделяемых и принимаемых всеми членами общества (поэтому культуру иногда определяют как синоним множества всех существующих субкультур), а субкультура представляет собой определенный выбор, который делают группы или индивиды из культурного целого, и приставка «суб» указывает на вторичное положение вариаций по отношению в базовому единству. Существование субкультур, при условии, что далеко не каждая группа становится субкультурой, является неизбежным следствием культурной дезинтеграции, ситуации, когда каждый может и даже вынужден относительно свободно выбирать из множества вариантов мышления и позиционирования наиболее подходящий. Ср. определение культуры как консенсуса, позволяющего отделять того, кто знает, от того, кто не знает (Лиотар 1998: 53). См. также: Keesing & Keesing 1971, Kroeber & Kluckhohn 1952, Hockett 1958, а также Соколов 1999.
(453) Для M.Л. Гаспарова, применительно к литературе, референтная группа выступает синонимом «кружка», т. е. узкого дружеского круга, которому принадлежит автор (Гаспаров 1998b: 110). Предполагается, что автор знает лично всех членов своей референтной группы, что возможно только при маргинальном статусе референтной группы, например, в условиях самиздата. Однако, как и будет показано далее, даже при андеграундном существовании литературы автор редко обращается только и исключительно к тем, кого знает лично. Иначе говоря, реальная и вымышленная референтные группы не совпадают. О значении групповых объединений для достижения психологической устойчивости см. также: Fukuyama 1996.
(454) Так, определяя возможность успеха
(455) Напомним, что символический капитал (более других соответствующий категории социального успеха), по Бурдье, есть не что иное, как социальный и культурный капитал, способный преобразоваться в капитал экономический при условии признания его той или иной группой, занимающей весомое положение внутри поля (Бурдье 1994: 189).
(456) В качестве пародийного примера превращения энергии в зону власти можно привести эпизод из романа Владимира Сорокина «Голубое сало», представляющий собой процесс материализации метафоры. Один из героев романа, Адольф Гитлер, участвует в дискуссии с Тельманом. «Пытаясь сохранить равновесие, Адольф растопырил пальцы рук, собираясь упасть на них. Пальцы согнулись и засветились зеленым. Зал не сразу заметил это. Но от рук Гитлера пошла незримая волна энергии, пробивающая и отрезвляющая пьяных бюргеров. <…> Почувствовав свою силу, Гитлер направил руки на толпу. По кончикам пальцев побежали синие искры, раздался треск, и десять синих молний, словно когти, впились в потное тело народной массы. „Кровь и почва“, — произнес Гитлер. „Кровь и почва“, — прошептали сотни немецких губ. Казалось, прошла вечность. Гитлер опустил руки. Свечение и молнии погасли. Толпа мгновенье оторопело пялилась на него, затем в ней раздались восторженные крики, и волна народного восторга смела Адольфа со стола» (Сорокин 1999b: 308). Для того чтобы овладеть зонами власти, кровью и почвой, Гитлеру необходимо признание его позиции как обладающей сверхъестественным символическим капиталом, который в данном случае и олицетворяет его парапсихологическая способность порождать энергию убеждения.
(457) Ср. утверждение Дюркгейма о роли группы, которая не ограничивается просто возведением в ранг повелительных предписаний самых общих результатов отдельных договоров, а активно вмешивается в создание всякого образца. См.: Дюркгейм 1991: 9.
(458) Ср. высказывание Тименчика о влиянии той или иной группы читателей на смысловую иерархию текста: «Читателей можно классифицировать по-разному, но существенно то, что принадлежность к той или иной группе будет перестраивать смысловую иерархию принимаемых ими сообщений, перекраивать карту текста» (Тименчик 1998: 199).
(459) Ср. утверждение С. Бойм, что успех писателя или художника связан с точным попаданием в определенную культурную институцию (Бойм 1999: 93).
(460) Одними из первых, кто начал обсуждать проблемы литературного успеха, статуса и ранга в их социальном преломлении, были Дюкло в «Соображениях о нравах нашего века» (1750) и Д'Аламбер в «Опыте о литераторах и вельможах» (1752) и «Истории членов Французской Академии» (1787). См.: Duclos 1939, D’Alembert 1787, Pappas 1962.
(461) По замечанию С. Козлова, переход от поэтики к социологии литературы всегда представлялся затруднительным для исследователей русской литературы. К проблематике «литературного успеха» в конце 1920-х годов подошли русские формалисты, но для них, как, впрочем, и для позднейших поколений русских филологов, она оказалась «роковой точкой». «Социология литературы неизменно оказывалась „скандалом“ в греко-латинском смысле этого слова — то есть и соблазном, и преткновением, и ловушкой. <…> Как бы то ни было, на протяжении почти семидесяти лет русская филология при обращении к социальному бытию литературы пробавлялась небогатым теоретическим наследием конца 20-х годов — и в первую очередь, разношенным до полной бесформенности понятием „литературного быта“» (Козлов 1997: 5). Однако, как полагают многие исследователи, представления о том, что такое литературная слава, каковы механизмы ее возникновения и распространения, — это «немаловажная составляющая представлений о месте писателя в культуре и в обществе в целом, и исследование того, как эволюционировали представления о славе в ту или иную эпоху, могло бы оказаться любопытным во многих отношениях» (Потапова 1995: 135).
(462) Особый статус русской литературы и роль писателя в ней мы подробно рассмотрели в предыдущей главе «О статусе литературы».
(463) Как показывает В. Живов, профессиональный статус литератора возникает тогда, когда появляется книжный рынок. «Именно тогда литературный труд оказывается — вернее, может оказаться — источником постоянного дохода. Во Франции данная ситуация складывается уже в начале XVIII в., в Германии и Англии — в середине этого же столетия <…>. Россия в этом отношении отстает существенно, почти на век» (Живов 1997: 24).