Литературоведческий журнал №35 / 2014
Шрифт:
В этих поисках решающую, можно сказать, роль сыграло уже существовавшее у нас и незамеченное литературной общественностью «направление», начало которого восходило к «Горю от ума» и «Евгению Онегину». Героев этих произведений одолевало то, что Белинский позднее назовет «тоскою по жизни»: Чацкий рад служить, но прислуживаться ему тошно, Онегиным «овладело беспокойство, охота к перемене мест». И т.д. «Тоска по жизни» была движущей силой этого «направления», а самым ярким его представителем, по сути его олицетворением, стал Лермонтов.
Правда, Белинский не выделяет это «направление» в качестве особой составляющей современного ему литературного процесса, а вот его движущую силу он определил точно: «тоска
Так, поначалу отметив в его «Думе» «превосходное выражение» противоречия, которое порождает «неопределенность желаний и стремлений, безотчетная тоска, болезненная мечтательность при избытке внутренней жизни», Белинский находит ее «исполненной благородного негодования» и «могучей жизни» [3, 136], а не «тоски». Но уже рецензируя «Стихотворения М. Лермонтова», вышедшие в 1840 г., отнесет «Думу» с ее «благородным негодованием» к произведениям, «внушенным нашему поэту» уже собственно «тоской по жизни» [3, 238]. К таким стихотворениям Белинский причислит и «Поэта» («Отделкой золотой блистает мой кинжал…»), и «Не верь себе», и «И скучно, и грустно…».
Возникновение «тоски по жизни» Белинский связывает с «неслыханной прежде жалобой на жизнь», что появилась в «эпоху пробуждения нашего общества к жизни». И «это новое направление литературы, – скажет он, – вполне выразилось в дивном создании Пушкина – “Демон”» [3, 257]. Так Белинский вышел на «могучего смельчака», давшего, как он посчитал, нашей литературе «направление», вызванное «тоской по жизни».
Однако «тоска по жизни» у пушкинского «Демона» была выражена не прямо, а от противного – глобальным неприятием той жизни, какой тогда жило все человечество, до какой оно дошло к тому времени. Он, искушая Провидение, над ней издевался, язвил и на нее «неистощимо клеветал»:
Он звал прекрасное мечтою;Он вдохновенье презирал;Не верил он любви, свободе;На жизнь насмешливо глядел –И ничего во всей природеБлагословить он не хотел.«Тоска» пушкинского Демона, как видим, носила обобщенно-философский характер. Не так у лирического героя Лермонтова, который выступал от имени поэта. У него «тоска по жизни» была очень конкретной, продиктованной не философским воззрением на человечество, а современной ему российской действительностью, реальным состоянием русского общества.
Поначалу эта «тоска» носила ностальгический характер, определяя в выражающем ее «направлении» соответствующее «ностальгическое течение». Белинский обратил на него внимание, называя, согласно понятиям того времени, «направлением».
Человек, «обогащенный опытом жизни», писал он, «часто случается, что обращается… к старому и, в досаду всему новому, только в прошедшем видит хорошее… Настоящий момент русской литературы, – отметит критик, – ознаменован именно этим направлением. Повсюду слышатся жалобы на настоящее, похвалы прошедшему» [3, 180].
Возникновение этого «направления» Белинский связывает, хотя и не говорит о том прямо, непосредственно с произведениями Лермонтова, где первым значилось «Бородино».
Процитировав слова «старого солдата»:
–Белинский выделяет первые три строчки, отметив, что в них выражена «вся основная идея стихотворения», и затем раскрывает какая: это – «жалоба на настоящее поколение, дремлющее в бездействии, зависть к великому прошедшему, столь полному славы и великих дел». Именно здесь в этот момент он почувствует ту «тоску по жизни», что была выражена Лермонтовым и которая «внушила нашему поэту не одно стихотворение, полное энергии и благородного негодования» [3, 238–239].
Почти одновременно та же идея, та же ностальгическая «тоска по жизни» и также с образами тех же «богатырей» получает отражение в «Современной песне» Д.В. Давыдова:
Был век бурный, дивный век, Громкий, величавый;Был огромный человек, Расточитель славы.То был век богатырей! Но смешались шашки,И полезли из щелей Мошки да букашки.«Богатырскую силу и широкий размет чувств» самого духа эпохи Ивана Грозного Белинский отметит в лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», в которой «поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее…» [3, 239].
Надо сказать, что собственно интерес к нашему «историческому прошедшему», вызванный, как известно, «Историей Государства Российского» Н.М. Карамзина, свое художественное отражение получает и раньше. Междоусобию были посвящены повесть «Симеон Кирдяпа. Быль XIII в.» и роман «Клятва при Гробе Господнем. Быль XIV века» Н.А. Полевого, драматичным событиям XVI в. – «Борис Годунов» Пушкина, героической борьбе запорожцев в XVII в. – «Тарас Бульба» Гоголя и т.д. Однако, создавая образы героев цельных, активных, деятельных, жизнеустремленных, никто не противопоставляет их своим современникам, «поколению, дремлющему в бездействии». Впервые и открыто это сделали Лермонтов в «Бородине» и Давыдов в «Современной песне», обозначив появление у нас «ностальгического течения» в «тоске по жизни».
К этому «течению» принадлежал и лермонтовский «Поэт» («Отделкой золотой блистает мой кинжал…»):
В наш век изнеженный, не так ли ты, поэт, Свое утратил назначение,На злато променяв ту власть, которой свет Внимал в немом благоговеньи?Бывало, мерный звук твоих могучих слов Воспламенял бойца для битвы;Он нужен был толпе, как чаша для пиров, Как фимиам в часы молитвы!Твой стих, как божий дух, носился над толпой, И отзыв мыслей благородныхЗвучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных.………………………………………Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?..