Литературоведческий журнал №36 / 2015

Коллектив авторов

Конечно, ревность в сюжетной мотивации «Гамлета» совсем не обязательно противопоставлять мести: Гамлет в конце концов мстит, но реальным стимулом к убийству оказывается не абстрактная и исторически уходящая категория мести, а реальное чувство ревности. Ревность как наследство и ревность как предчувствие. В наследство от отца ему досталась ревность к королеве-матери и как предчувствие у самого Гамлета – ревность к Офелии. То есть ревность движет героем, но объект ревности не совсем адекватный: бывшая жена отца и, возможно, своя собственная будущая жена. Однако поскольку ни будущего, ни даже в полной мере настоящего у Гамлета не случается, ревность его остается немного философской, отвлеченной, такой же, как и месть. Но от этого она, в отличие от мести, не становится менее реальной.

Во всяком случае, схема ревнивый мужчина – невинная женщина полностью выдерживается по меньшей мере по отношению к паре Гамлет – Офелия.

Теперь

о возможном нарушении схемы со стороны матери Гамлета в паре Гамлет (отец и сын) – Гертруда, иными словами о проблеме ее виновности (или невинности). Эта виновность никем и ничем не доказана. Королева не знала, что Клавдий убил Гамлета старшего, об этом говорит все ее поведение с сыном, а ведет она себя так, как будто ей не в чем оправдываться. И действительно не в чем. Во всяком случае, перед Гамлетом. Да, Гертруда быстро вышла замуж за Клавдия (носит те же туфли, что при первом муже). А как было поступать? Стране нужен был правитель, король, это дело государственное, политическое, а совсем не личное 125 . Ее виновность однозначна только в том случае, если она изменяла мужу еще при его жизни. И хотя ничто в пьесе этого полностью не опровергает, но ничто этого и не доказывает: слова Призрака неопределенны, а значит, в отношении Гертруды должна действовать презумпция невиновности.

125

Что касается младшего Гамлета, то вариант его коронаций после отца в пьесе даже не рассматривается. Гамлет свои претензии на трон формулирует Гильденстерну (3.2.355–359), с одной стороны, в качестве шутки, а с другой – чтобы скрыть правду. Серьезных претензий на трон в этом эпизоде – минимум. Единственный вариант в пьесе получить для Дании правителя – замужество королевы.

Несправедливость обвинений Гамлетом матери косвенно может быть подтверждена несправедливостью его обвинений Офелии. Да, Гамлет ревнует мать к дяде, ревнует как бы от имени отца и в этом он вроде бы прав. Но и Гертруда права в своей по меньшей мере относительной невинности. К тому же по большому счету ревновать от собственного имени Гамлет не имеет никакого права, не сыновье это дело. И уж совсем Гамлет не прав по отношению к Офелии, отождествляя ее с сочиненной им самим изменницей-Гертрудой и подводя с аналитическим цинизмом под общую категорию предательницы-женщины.

По большому счету и гибнет Гамлет из-за своей ревности, не находя уже реального объекта, он ревнует Офелию, мертвую, к ее брату, Лаэрту, что и приводит в конце концов к смертельному поединку с ним.

Таким образом, схема ревнивый муж – невинная жена в Гамлете трансформируется в схему ревнивый муж (сын) – невинная жена (мать, невеста).

Если с Гамлетом в схеме возникают инвариантные нюансы (тем и велика трагедия Гамлет, что преодолевает все и всяческие схемы), то Отелло можно считать эталоном ключевой фабульной схемы Шекспира. Дездемона еще менее виновата перед ревнивцем, чем Офелия перед Гамлетом, но был человек, который ее в глазах Отелло виновной делал. Так что замечание Пушкина о доверчивости Отелло, возможно, справедливо в своей положительной части. Собственно утверждение «не ревнив» носит у Пушкина характер риторического противопоставления, т.е. всерьез считать Отелло неревнивым, опираясь на это знаменитое высказывание «солнца нашей поэзии», не стоит. Доверчивость не противоположна ревности. Отелло ревнив, потому что доверчив, а доверчив, потому что изначально тайно ревнив: так можно логически зациклить высказывание Пушкина.

Ревность есть недоверие своей жене в той степени, в какой кто-то может опорочить ее, пусть и изощренными средствами. С другой стороны, не поверить Яго было трудно, потому что трудно представить себе в человеке такую концентрацию лживости и злобности, так что и степень доверчивости Отелло, пожалуй, Пушкиным и преувеличена: мавр-генерал был в принципе опытный начальник и довольно долго не верил доводам Яго. Но в результате имела место трагическая ошибка, неправильный выбор объекта доверия: потому Отелло и доверчив к Яго, что недоверчив к жене.

Однако если Отелло, по крайней мере, поверил своим глазам и ушам, не учитывая, что видимое и слышимое может быть двусмысленным, то герой Цимбелина поверил чужим, притом заинтересованным устам и готов был заочно приговорить жену к смерти. Бесконечная вера Постума Леоната своей молодой жене Имогене в один момент сменилась бесконечным неверием и острой ревностью.

Но изложим фабулу «Цимбелина» по порядку. Герой (Постум Леонат) и героиня (Имогена) разлучаются практически сразу же после свадьбы (как Ромео и Джульетта или как повенчанные по воле короля персонажи пьесы Конец делу венец), причем герой изгоняется гораздо дальше, чем Ромео, а

под героиню начинает подбивать клинья (точнее не определишь) местный английский принц, трус, сволочь и воплощение всех пороков. То есть ревновать заведомо есть к кому. Но герой, уехав в Италию, поначалу даже и не думает ревновать: его доверие к своей жене практически безгранично и доходит до того, что Постум делает большую ставку на верность Имогены и его приятель-противник специально едет эту верность испытать. Имогена верна как Дездемона, но посланник изворотлив, как Яго, и ухитряется добыть улики ее неверности. И тогда Постум тут же решает убить Имогену, как Отелло Дездемону, и посылает письмо своему слуге с соответствующим приказанием. От любви до ненависти, как всегда, оказывается один шаг и шаг этот – ревность! Дальше следуют типичные для греческого романа перипетии, и в конце концов добро торжествует, а зло наказано. Ревность в этой пьесе – уже очевидный двигатель сюжета со стороны героя, как любовь – со стороны героини. А в целом фабульная ключевая схема шекспировских трагедий выдерживается идеально.

Итак, девять (десять, если считать Бурю) шекспировских пьес из двадцати шести комедий и трагедий построены по единой фабульной схеме. Больше, чем каждая третья. И по меньшей мере каждая четвертая во всем Первом фолио. Причем эти 9 (10) при всем единстве фабульной схемы сюжетно совершенно не схожи между собой, лишь у некоторых пьес можно найти схожесть по жанровой форме. А параллельность жанровых форм подчеркнута местом пьес в своих разделах, которые, соответственно, кончаются Зимней сказкой и Цимбелином, пьесами жанрово и генетически родственными тому, что в европейской традиции называется «романсом», а в отечественном литературоведении именуется греческим, или пасторальным романом.

Открывает раздел трагедий пьеса 126 , явно пародирующая всю эту фабульную доминанту шекспировского канона, – Троил и Крессида. Это, пожалуй, одно из самых иронических произведений Шекспира, причем существенная часть иронии автора направлена на свою собственную ключевую фабульную схему.

Но самой первой идет комедия Буря. Она-то уж однозначно открывает раздел комедий и тем открывает весь канон. Уж в ней-то вроде бы не найти никакой ревности, одна борьба за власть, да и та в прошлом. В настоящем сюжете в пьесе только суд и покаяние, правда в весьма изощренных формах. Однако и тут можно найти след изначальной ревности, хотя и старательно затертый автором (1.2.148–155).

126

Причем открывает достаточно амбивалентно: в оглавлении пьесы нет вообще, а в начале раздела трагедий пьеса «Троил и Крессида» расположилась не во всем тираже Первого фолио.

Prospero

Twelve year since, Miranda, twelve year since,Thy father was the Duke of Milan andA prince of power.

Miranda

Sir, are not you my father?

Prospero

Thy mother was a piece of virtue, andShe said thou wast my daughter; and thy fatherWas Duke of Milan; and thou his only heirAnd princess no worse issued.

Или в переводе М. Донского:

Миранда

Как? Так выМне не отец?

Просперо

От матери твоей,В которой воплотилась добродетель,Я знаю, что ты дочь моя. И все жеБыл герцогом миланским твой отец,А ты – наследницей его владений.

Вот этот диалог из второй сцены первого акта, возможно, скрывает все ту же фабульную ревность. Это единственное упоминание матери Миранды. Ни дочь о матери, ни Просперо о своей жене больше ни разу не упоминают. И это странно. Кто она? Жива ли? Ноль информации. Она что погибла во время отстранения Просперо от власти? Странно тогда было бы не сказать об этом. Не погибла, значит изменила, иначе ее тоже должны были посадить в лодку со всей венценосной семьей. Или она умерла еще до заговора? Но почему Просперо об этом не сообщает дочери? Или еще более принципиальный вопрос: почему дочь не спрашивает? Каким должно было быть выражение лица Просперо, чтобы дочь не спросила о матери?

Конец ознакомительного фрагмента.