Литейный мост
Шрифт:
Федя вжалась в сиденье, ей стало жарко. До сих пор она всегда поддерживала все, что говорила Валерия Ивановна. Да по правде сказать, и то, что говорил Кирилл – самый умный мальчишка изо всех, кого она знала. И самый добрый. И вообще друг. Она взглянула в окно: ей казалось, что стучащаяся тишина продолжает биться в стекло упорной птицей, несмотря на галдеж, поднявшийся в классе. Она бьется, чтобы влететь вместе с невским ветром, чтобы все вдохнули и вспомнили, где они, кто они, зачем они… И Федя молчала, боясь спугнуть свою тишину.
А Кирилл продолжал:
– Ну правда, что тут делать? Если я стану инженером, буду в лучшем случае
– А что ты хочешь делать? – оживилась Валерия Ивановна, желая все-таки уйти от щекотливой темы.
– Вы же знаете, у меня дипломы по физике. Я ученым хочу быть и деньги при этом зарабатывать, чтобы не считать каждый проводок и транзистор. Я на коллайдере хочу работать. Интересно, престижно, перспективно. Только не говорите мне про Сколково. Все это не катит. Блеф очередной.
– Ты про высшую техническую школу Парижа слышал? – улыбнулась Валерия Ивановна. – Ее мой муж закончил. И ты абсолютно прав, Кирилл. Тебе нужно пробовать туда. Не сразу после школы, конечно.
– Да я все уже знаю! – радостно воскликнул Кирилл и описал весь свой план покорения Парижа, а потом и ЦЕРНа, где периодически запускалась его мечта, высчитывая «биоритмы Бога».
Потом девочки просили совета учительницы, рассуждая о том, какая карьера может быть у них во Франции.
– Ой, проще всего стать женой олигарха, – махнула ручкой Нюша, – тогда хоть в Париже, хоть в Лондоне… У меня вот с английским лучше. Я бы в Лондоне… Или в Нью-Йорке.
– Может, арабский выучишь? – засмеялся Игорь Егоров.
Он тоже молчал до этого. Ему было все равно где жить: отец его был бизнесменом, и ходили разговоры, что гимназия процветает не без спонсорской поддержки семьи Егоровых. Старший брат Игоря был почетным (так бывает) выпускником, а классом младше училась сестра.
– Отстань! – отмахнулась Нюша, тем не менее состроила Игорю глазки.
– Ну почему? Шейхи – самые богатые и женятся на наших дурах с удовольствием, – подмигнул ей Егоров. – Ненадолго. Они потом новых берут, помоложе. Так что ты сейчас в самый раз. Поторопись.
Нюша обиженно поджала губки, но учительница обняла ее и, погрозив пальцем Игорю, с улыбкой произнесла:
– Зря ты так. Мы о серьезных вещах говорим. О вашей жизни. Вы же элита как-никак. Здоровые, умные дети. Сливки. И уже сейчас должны думать о своем будущем. Пока вас не подсадили на алкоголь или наркотики. И пока вам не объяснили, на что вы имеете право, а на что нет.
Феде хотелось возразить, что если они элита, то им надо решать, что делать здесь, в Петербурге, а не в Париже. Ведь они не французы, а россияне, не парижане, а петербуржцы. И это звучит здорово! Но язык почему-то прирос к нёбу, и она не смогла сказать, что ее мама и папа все время твердят ей о счастье жить в центре Питера. И бабушка с дедушкой тоже счастливы. Собственные доводы ей казались детскими, наивными. И было страшно, что, возможно, учительница права, как опытная мудрая крыса на ненадежном корабле, зовущая за собой крысят. Поэтому Федя промолчала.
Через полчаса они шли вдвоем с Кириллом по Невскому от канала Грибоедова к Аничкову дворцу. Кирилл рассказывал ей об адронном коллайдере, но Федя почти не слышала его слов. Вдруг она спросила:
– Ты правда уедешь?
– Куда? – не сразу понял ее Кирилл.
Она остановилась, повернулась, чтобы можно было смотреть прямо в его карие глаза:
– В
– Конечно, – сказал он твердо, не отводя взгляда.
– А как же… – она запнулась, – Петербург?
Ей снова стало невыносимо жарко, словно она произнесла что-то ужасное, потому что она хотела сказать вначале «а как же я?», а потом про Петербург, но выставила любимый родной город перед собой как защиту. Смалодушничала. И в том, что думала прежде всего о себе, и в том, что прикрылась тем, о чем или о ком должна была думать в первую очередь.
– А при чем здесь Питер? – Кирилл отвел взгляд.
– Ты же бросаешь его, – прошептала Федя.
– Не говори ерунду! – отмахнулся Кирилл и зашагал дальше.
Через пару шагов он оглянулся. Федя стояла с дурацким выражением лица, словно все еще продолжала говорить какую-то бессмыслицу.
– Что? – Кирилл засунул руки в карманы куртки и попытался развести их, распахнув полы, как крылья. – Пошли. Что ты стоишь? Никого я не бросаю. Питер не собачка. Я и там буду студент из Питера, потом ученый из Питера. Я всегда буду из Питера!
– Но не в Питере! – буркнула Федя, поравнявшись с ним.
– Да что с тобой, черт побери? По-моему, ты перечитала книжек для девочек, – бросил Кирилл.
– Гоголь и Достоевский писали и для мальчиков, – тут же парировала Федя и прикусила язычок, вспомнив, что так и не прочла «Подростка».
– Ну прости, – снова взмахнул «крыльями» Кирилл, словно птенец, готовящийся к перелету. – Мне сейчас и так много чего читать по физике приходится.
– Питер не собака, разумеется, – продолжила Федя. – Но ты же сам говорил, что чувствуешь, какой он живой. Ты же чувствуешь? Скажи!
– Ну живой. Ему, может, по фиг, где я буду. И где ты. И все остальные. Блохи. Собаке даже лучше, если блохи переезжают на другую собаку. – Кирилл попытался засмеяться, но нахмурился, увидев, что в глазах Феди стоят слезы. – Прекрати, а? Ты же не истеричка, как Нюша. Ну что происходит? Что я такого сказал?
– Дело не в тебе, наверное. – Федя изо всех сил старалась не расплакаться. – Знаешь… Можно я скажу, а ты не сразу будешь возражать, ладно? Если даже тебе покажется, что ответ ты уже знаешь. Я скажу и пойду, хорошо? А потом мы снова об этом поговорим, если ты не будешь против.
Кирилл кивнул и стал серьезным. Федя знала: это значило, что можно доверить другу любую мысль.
– Мне кажется, мы все сегодня совершили страшное предательство. Словно нас вербовали враги, а мы не знали этого и согласились, потому что тот, кто вербовал, нам нравится. И мы хотим быть похожими на него. И то, что он говорил, всё вроде бы правильно. А мне гадко, понимаешь? Я молчала и предавала свой Питер.
– Понимаю, – все-таки не выдержал Кирилл. – Это когда у моего отца проблемы начались на работе, потому что стране не нужны стали физики, и он начал пить. И все мамины родственники мне говорили, что мой отец – алкаш, что маме надо бросить его и уехать в Израиль к дяде Зяме. Я тогда тоже со всеми соглашался, потому что папа очень страшный был, злой, как зомби из ужастика. А мама – нет, мама спорила со всеми. Она даже запретила бабушке приходить к нам. А потом отвезла папу в Израиль, и его там вылечили. И он нашел другую работу. Не ту, что хотел, не физика. Не физик он больше! Коммерсант! Но живем прилично. Так что ты и меня пойми. Я здесь – ноль! Сопьюсь или сколюсь. С моей фамилией нужна другая страна, уж прости.