Ливень в графстве Регенплатц
Шрифт:
Грешно читать чужие письма, но в них находишь много любопытного. Генрих снова открыл письмо и стал читать с первой попавшейся строчки:
«Уже больше двух месяцев отец дома, и я этому рад несказанно. Наконец я чувствую, что хоть кому-то нужен, что я не одинок. Ты не представляешь, дорогой друг мой, как я устал от бесконечных придирок сестры и брата и от угнетающей ненависти матери. Никак не могу понять, за что она меня так ненавидит, в чём я перед ней повинен? Может, спросить об этом у отца? Но я не решаюсь. Мне стыдно жаловаться на родную мать. А на душе такая
Генрих опустил письмо и удручённо склонил голову. Он не ожидал узнать, что страдания сына столь велики, что ему так тяжело и сложно жить в родном доме. Вот в чём оказывается причина замкнутости и одиночества Берхарда.
Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:
– Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.
Гонец забрал письмо и с поклоном удалился.
Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!
Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих нашёл Патрицию там, она совершенно одна не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.
– Патриция! – окликнул её Генрих.
Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.
– Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…
– Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.
– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?
– Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих.
– Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция.
– Обещай!
– Хорошо, обещаю.
– За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем ты настраиваешь против него Густава и Маргарет?
Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.
– Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.
– Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция.
– Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.
– И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?
– Ты обделяешь его своей любовью.
– А любить его я никому не обещала.
– Но разве возможно быть матерью и
– Если дитя чужое, то возможно.
Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаз, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги.
– Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, – проговорил он. – Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался.
Патрицию эти слова обидели.
– Я бы простила тебя, но присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам. Тебе не следовало вообще привозить его в замок.
– Берхард мой сын! Я бы никогда его не оставил! Тем более он лишился матери.
– У него жив дедушка, – спорила Патриция, – который был в состоянии его воспитать…
– Чтобы сын ландграфа фон Регентропфа стал лавочником! – возмутился Генрих. – Со мной Берхарда ждёт более достойная судьба.
– Например, трон Регенплатца?
– Да. Именно это его и ожидает.
– Ты обвиняешь меня в жестокости, в несправедливости, а разве сам справедлив к своему законному сыну, разве ты не жесток к Густаву, лишая его того, что принадлежит ему по праву?
– Берхард – мой старший сын.
– А Густав – рождён в законном браке. На его стороне закон государства и закон человеческий!
– Ты согласилась заменить Берхарду мать, а значит, согласилась принять его в нашу семью! Мальчик полноправно носит фамилию Регентропф, и именно он унаследует Регенплатц! И я так решил вовсе не потому, что не люблю Густава. Ему я намерен отдать имение Стайнберг у северных границ. Там нужна твёрдая рука и разумный хозяин.
– Ставишь Густава вассалом Берхарда, – поморщилась Патриция.
– Не вассалом, а помощником. По сути, они вместе будут править…
– Вассалы тебя не поддержат. Они не присягнут на верность бастарду. Они взбунтуются.
Генрих вгляделся в сердитые глаза супруги.
– А ты, видимо, этого очень хочешь. Вот почему ты настраиваешь детей против Берхарда.
– Я не настраиваю их. Им самим не нравится этот тихоня!
– Ты уже сейчас разжигаешь войну между Густавом и Берхардом. На этих землях уже более сотни лет не было распрей, и новых я не допущу!
– Если не передашь Регенплатц законному наследнику, распри будут.
– Не нужно со мной воевать и спорить! Ты всё равно проиграешь.
Сказав своё последнее слово, Генрих развернулся и пошёл прочь. В Патриции так и бурлило негодование, она даже топнула ножкой от злости.
– Это ты проиграешь, ты! – воскликнула она. – Вот увидишь! Никогда не править волчонку в Регенплатце! Никогда мой сын ему не подчинится! Я не допущу этого! Не допущу!
Разозлённая разговором с мужем, Патриция быстро направилась обратно в замок. По дороге она всё срывала листья с кустов и, нервно разорвав их, отбрасывала прочь. Вернувшись в замок, Патриция сразу же направилась в покои своей матери. Ей сейчас нужен был человек, которому она без стеснения могла бы пожаловаться на оскорбления, поделиться горечью.