ЛИВИЯ, или Погребенная заживо
Шрифт:
— Если он что-нибудь подцепит, — сказал Феликс, — дядя никогда тебе этого не простит. Короче, я умываю руки; слишком рискованно. Если дядя что-то пронюхает…
— Да шел бы твой дядя на х… — кратко, но очень емко, высказался Катрфаж.
Совет был весьма уместным и донельзя соответствовал желаниям самого Феликса. Легко сказать. А как его туда отправить? До подобных мыслей его довела настырность крепко припечатанного клерком дяди и отчасти надутые индюки из Министерства иностранных дел — никакого от них спасения. Тяжко вздыхая из-за этих назойливых мыслей, Феликс мужественно отговаривал себя от легкомысленного приключения, подавив все сожаления. На самом деле, он бы все отдал за вечер в хорошей компании и с удовольствием бы немножко пораспутничал. Да где уж ему! Громыхая и раскачиваясь, экипаж
— У меня есть несколько причуд, — задумчиво проговорил он, — которыми иногда грешат мужчины моего возраста. Думаете, они поймут? Катрфаж лукаво усмехнулся:
— У Рикики ко всему привычны, там обслужат как надо. Кстати, их частенько посещает шеф полиции, значит, они под `a l’abri, [125] и весьма могущественным.
Окончательно успокоившийся принц просиял и дружески сжал колено своего благодетеля.
Феликс лишь раз наведался в этот убогий притон, с Блэнфордом, но совсем по другому поводу. Однажды они всю ночь искали Ливию, и цыгане направили их к Рикики. Грязь, темнотища… да и сама Рикики выглядела довольно удручающе. В ответ на их стук она поначалу лишь слегка приоткрыла прогнившую дубовую дверь. На боковой улочке, где стоял ее дом, было темно, как в преисподней, воняло неисправной канализацией и дохлыми крысами. Соседние дома — и справа, и слева — то ли сами рухнули, то ли их снесли; и на их месте зияли пустые дыры. Все вокруг сплошь заросло сорняками. Блэнфорд заявил, что место, конечно, мрачное, но романтическое… конечно же, он привирал, чтобы себя успокоить. А Феликс так нервничал, что не мог даже говорить.
125
Здесь: под покровительством (фр.).
У Рикики были огромные груди, мощно напиравшие на ткань балахона, который был перехвачен в талии обычной грубой веревкой. Один глаз у нее немного косил, отчего казалось, будто она смотрит не на вас, а на кого-то еще, и это приводило в замешательство. Мало того, у нее еще была волчанка — багровая сыпь густо испещряла одну половину лица; и, хотя она старательно поворачивалась другой, время от времени ей все же приходилось выставлять напоказ больную щеку с частой сеткой набрякших сосудов, отчего щека казалась намазанной красным и фиолетовым лаком. Рикики держала в руке свечку, скудно освещавшую высокую лестницу за ее спиной. Где можно разыскать Ливию, она не знала, но, похоже, сразу поняла, о ком идет речь, так как уверенно покивав, произнесла: «Сегодня ее нет». Это означало, что Ливия действительно захаживает в это далеко не респектабельное заведение. Самое забавное, что Блэнфорд совсем не расстроился, скорее, наоборот. Его восхищало бесстрашие Ливии, ей все нипочем, бродит где-то, делает то, что считает нужным, не дожидаясь, когда кто-то захочет ее сопровождать. Но Феликсу все это казалось взбалмошными и даже компрометирующими причудами.
Однако сегодня, приказал он себе, никаких экстравагантных экскурсий — он все-таки консул. Сославшись на головную боль, Феликс попросил остановиться на вокзале; еще было время посидеть в буфете с чашкой кофе — после общения с шумной большой компанией ему нравилось побыть в одиночестве, поразмышлять о своих скромных проблемах, отвлекшись от мировых. Поезд отправлялся на север, трогаясь, он выпускал клубы дыма, словно в ответ на чьи-то слова. Небольшие fiacres стояли, как обычно, на якоре, поджидая поезда. Позднее, когда бессонница выгонит Феликса на прогулку, возможно, он угостит лошадей сахаром, если почувствует себя уж очень одиноким; так проще всего
Но пока Феликсу с лихвой хватало недавних разговоров. В своем грохочущем экипаже исчез в темноте принц. Из расположенных поблизости извозчичьих конюшен доносилось фырканье и топот застоявшихся лошадей. Звенели звонки, гудели провода. Авиньон готовился к ночи — долгому промежутку времени, которое надо как-то убить. Феликс зевнул — да, это, конечно, замечательно, но надолго ли хватит его сонливости? Он заплатил за кофе и в сгущавшейся тьме медленно двинулся к воротам Сен-Шарль. Совсем скоро он будет дома. Сразу разденется и все-таки ляжет в постель; да, ляжет, несмотря ни на что. Уже у самой виллы сердце его испуганно забилось: на ступеньке парадного крыльца сидел какой-то мужчина, курил и явно поджидал его. Был виден лишь силуэт; и Феликс никак не мог понять, кто же это, черт возьми?
Минуту-другую он топтался на месте, а потом, ругая себя за трусость, с sang-froid [126] видом направился к садовым воротам.
— А вот и ты! — весело воскликнул Блэнфорд. — А я подумал, что принц потащил вас куда-нибудь выпить.
Феликс подробно описал свое путешествие в королевском экипаже, Блэнфорд коротко хохотнул.
— А мне вдруг расхотелось спать, — сказал он. — Мы попросили Макса высадить нас и прошли с четверть мили — в сущности, это совсем немного.
126
Хладнокровным (фр.).
Отперев дверь, Феликс вошел внутрь, почувствовав знакомый затхлый запах. Запах его «служебной» виллы.
— Хотел спросить, ты не собираешься сегодня гулять?
За этим невинным вопросом консул учуял тоску одиночества и мучительное предчувствие чего-то неприятного.
— Что-то не так? — ответил он вопросом на вопрос, но Блэнфорд покачал головой.
— Все нормально. Просто наши восхитительные каникулы кончаются, жаль тратить время на сон. Я отправился домой вместе со всеми, как положено, но спать совершенно расхотелось, вот я и сбежал в город.
Что-то в этом длинном объяснении было не то… Феликс поставил на огонь чайник и полез за чашками и кофе. И тут вдруг понял, почему Блэнфорд говорил таким неестественно-бодрым тоном, всё встало на свои места. Ливия опять сбежала, а Блэнфорд, сразу заскучав и возревновав, решил проверить, не отправилась ли она к Феликсу! Так оно и было. Блэнфорд ничего не мог с собой поделать, хоть и ругал себя последними словами. Он, как впрочем и Феликс, был жертвой ревности, она то накатывала, как волна, то отпускала, совершенно неодолимая. Сколько раз и тот, и другой уговаривали себя опомниться, мол, они должны быть выше столь унизительного чувства. Однако ничего не помогало. Размышляя об этом, Феликс налил себе и приятелю отвратительного жидкого цикория, после чего кисло усмехнулся и спросил (с невольным ехидством):
— Что, опять Ливия?
— Да, — неохотно признался Блэнфорд, — опять.
Феликс вдруг почувствовал жгучее презрение к ставшему маниакально недоверчивым другу. Он дал волю чувствам.
— Значит, ты решил, что ей захотелось остаться со мной наедине, погулять со мной по городу?
— Понимаю, Феликс, — смиренно кивнул головой Блэнфорд. — Именно так я и подумал. Мне ужасно неловко. Но я не мог не прийти. Мне необходимо отыскать ее. Извини, я же знаю, что тебе она тоже нравится. Но… но я просил ее стать моей женой, потом, когда мы уедем…
Он смущенно замолчал, а его друг, сидевший напротив, пытался выразить свое неодобрение и досаду посредством не очень вразумительных жестов. Говоря откровенно, в самой глубине души, несмотря на искреннюю досаду и обиду он считал, что Ливия в жены не годится. Ее можно любить и, если повезет, спать с нею, но…
— Брак, — сурово изрек он, — это же совсем другое дело.
Блэнфорда покоробил наставительный тон Феликса.
— Да, — на сей раз он уже кисло усмехнулся, — совсем другое, и сейчас оно касается непосредственно меня, поэтому я и позволил себе сюда явиться. Но, если мое общество тебе в тягость, я могу уйти. Только скажи.