Ливонская чума

Иволгина Дарья

Затем гнойник перешел на шею, грудь и руки. Доктора то пускали принцу кровь, то ставили ему банки, то прибегали к слабительному. Привезли врача-мавританина из Валенсии. Тот применил какие-то свои жгучие мази черного цвета, от которых череп Карлоса сделался «как чернила». Мавританина изгнали с позором.

По всей стране выставлялись драгоценнейшие христианские реликвии для поклонения, в том числе и шипы от тернового венца Спасителя; многочисленные религиозные процессии и шествия различных монашеских орденов протекли по улицам с образами Пресвятой

Девы и святых.

Люди прикладывались к статуям, святым мощам, другим реликвиям и молили Бога спасти жизнь принца. Всех охватил странный энтузиазм. Для чего жители Испании просили Всевышнего сохранить на земле безумца, человека, который похищал и избивал девушек, увечил неугодных, убивал животных себе на потеху?

Говорили, что он жарит кроликов живыми, что он бьет лошадей так, что потом их приходится пристреливать — они больше ни на что не годны после поездок с принцем. Несколько знатных дворян, по слухам, были кастрированы по приказу Карлоса.

Филипп II был суров; его наследник уродился чудовищем.

И все же молитвы о здравии особы королевской крови истекали к Небесам из тысяч сердец.

Протестанты — преимущественно это были люди королевы Елизаветы Английской, занимавшие официальные посты при испанском дворе, — с насмешкой смотрели на это безумие. Англичане не признавали ни святых, ни мощей; поэтому нетленное тело брата Диего, миссионера, проповедовавшего слово Божие на Канарских островах, было для них лишь «высушенным трупом».

Эти почитаемые мощи угодника Божия доставили в комнату принца и положили на кровать рядом с умирающим. Король — которого Карлос считал своим «врагом» — плакал, не осушая глаз. Другого наследника у него не было, несмотря на то, что Филипп недавно женился в третий раз — на французской принцессе Елизавете Валуа.

Сраженный горем, Филипп отправился в монастырь святого Иеронима, заранее заказав себе траурное платье и оставив указания о похоронах наследника.

Однако произошло чудо. Очередная операция по удалению гноя оказалась успешной. Через двадцать дней непрерывной лихорадки и балансирования на грани смерти, принц начал поправляться.

Голову, изрезанную лекарскими ножами, обрабатывали порошком из коры гранатового дерева. Рана заживала медленно, но отека и гноя больше не было. Принц побывал у мессы, получил причастие, посетил бой быков и наконец вернулся в Мадрид.

Карлос не забыл о том, что отец «бросил его умирать», удалившись в монастырь, и объявил, что единственной причиной выздоровления стали заслуги брата Диего и заступничество этого святого брата перед Господом за несчастного, всеми покинутого принца. Несколько десятилетий Филипп и его сын Карлос атаковали Римских пап просьбами о канонизации брата Диего, что и совершилось в конце концов в 1588 году.

Болезнь оказала на Карлоса сокрушительное влияние. Принц сделался буйным и неуправляемым. Несмотря на свою юность, тучность и малый рост, он обладал достаточной силой, чтобы калечить и убивать людей. Несколько раз этого разъяренного подростка оттаскивали от

его жертв, когда те уже были на последнем издыхании.

При этом дворе и появился фокусник Дитрих Киссельгаузен.

* * *

Этот человек зарабатывал на жизнь забавными фокусами и трюками. Иногда с ним путешествовали акробаты, иногда — танцовщицы; случалось ему приезжать с выступлениями в одиночку или с одним-единственным помощником. И почти всегда Дитрих бывал обременен тайным поручением от какого-нибудь высокопоставленного лица.

В Испанию его прислала Елизавета, прекрасная рыжеволосая Бесс, которую весьма интересовало происходящее при испанском дворе. Католическая Испания, безусловная владычица на морях, была самой серьезной соперницей протестантской Англии, породившей нацию моряков, которые всерьез изумлялись: «Как это — моряки без моря?!». Елизавета намеревалась потеснить своего «царственного брата» Филиппа.

Переговоры о будущем браке Карлоса уже велись и в зависимости от результатов этих переговоров Филипп обзаведется новыми союзниками. Елизавета хотела знать некоторые подробности — желательно от непредвзятого очевидца.

— Вы — не англичанин, не мой подданный, вы не зависите от моих милостей, — сказала Елизавета фокуснику, которого по ее приказанию разыскали в гостинице и доставили во дворец через тайный ход.

Киссельгаузен молча кланялся и ухмылялся, выставляя длинные желтые зубы. Елизавета резко повернулась к нему. Заскрипели тугие шелка ее роскошного платья, густо расшитого жемчугом. Жемчуг был слабостью англичанки, о чем, естественно, превосходно были осведомлены решительно все в Европе.

Однако воспользоваться этой слабостью можно было лишь в тех случаях, когда Бесс сама дозволяла это. Другие варианты оказывались более плачевны: жемчуг Елизавета, естественно, брала, но в просьбах отказывала.

Впрочем, у Киссельгаузена не было ни жемчуга, ни желания покупать расположение королевы. Он просто терпеливо ждал, что она ему скажет. По слухам, Елизавета очень умна, очень проницательна, весьма скупа и расчетлива, как трое жидов сразу, вместе с их женами и тещами.

Однако служить ей интересно. Это Киссельгаузен тоже слыхал. Интересно — потому что все, к чему она прикасается, имеет неожиданные для ее помощников результаты.

— Я хочу, чтобы вы отправились в Испанию, сказала Елизавета. — Мне нужны глаза при дворе Карлоса. Если вы согласитесь, мой друг, то узнайте: насколько Карлос готов к браку и какие идеи имеет на сей счет его родитель, мой царственный брат Филипп.

Последние слова она произнесла с едва заметно усмешкой, и Киссельгаузен вспомнил сплетни, которые гуляли по Европе, заглядывая по преимуществу в придорожные трактиры: будто король Филипп, не удовлетворенный своей старой, некрасивой и вечно хворой женой Марией Тюдор, на самом деле заглядывается на юную сестру Марии, Елизавету, и даже его сговаривается с ней — прямо через постель умирающей английской королевы — о возможном браке.