Ливонская чума
Шрифт:
Человек был одет по-русски — в рубаху навыпуск, перетянутую поясом, штаны и сапоги, а на голове у него был круглый шлем с ремнем под подбородком. Он тяжело дышал. Его лицо было покрыто пылью. Пыль скопилась в глубоких морщинах на его лбу, в «лучиках» вокруг глаз, прилипла к обветренным губам.
Урсула тихонько осенила его крестом. Человек-видение не расточился и не зашипел, искажаясь, как непременно случилось бы с нечистым духом. Но и не ответил подобным же крестным знамением. Он ужасно удивился. Он разинул рот и покачал головой,
Затем перед глазами Урсулы мелькнула беззвучная вспышка, и все исчезло. Она снова была одна на лестнице.
Прижимаясь спиной к стене, девушка продолжила карабкаться по лестнице.
Иона спал прямо на полу. Дверь в помещение стояла открытой, в маленькое окошко залетал прохладный ветерок, и волосы на виске Ионы шевелились. Двигался и мех на его шапке, снятой и лежащей рядом. В полумраке комнаты Урсуле вдруг показалось, что это не шапка, а чья-то отрубленная голова.
Девушка осторожно приблизилась к своему покровителю, опустилась рядом на корточки. Иона спокойно дышал во сне. Урсула почувствовала его дыхание на своей руке и улыбнулась. Она осторожно улеглась рядом, устроилась поближе к Ионе, и тотчас ее сморил глубокий сон.
Было уже утро, когда сидевшие в трапезной пробудились.
Севастьян не мог бы в точности сказать, спали они или же всю ночь ели и пили и за этим увлекательным занятием не заметили, как миновала ночь. Стол был завален объедками, бочонки почти опустели. У всех спутников Глебова были опухшие, но лоснящиеся довольством и сытостью лица.
Он обвел их взглядом, пересчитал. Вроде бы, все на месте. Вот и хорошо. Севастьян потянулся, хрустнув косточками, и подошел к окну. Рассвет уже отцвел, небо сияло, на ветвях деревьев в последний раз вспыхивали, перед тем как высохнуть, ослепительные капли влаги. Видимо, ночью шел дождь.
— Пора выступать, — сказал Севастьян своим. — Мне кажется, я заметил с той стороны замка хорошую дорогу.
— Где? — Чурила приблизился к командиру и встал рядом, изгибаясь и норовя заглянуть в окно поверх его плеча.
— Вон там, — показал Севастьян.
Дорога действительно имелась — хорошо укатанная колея выделялась желтой полосой среди зелени болот. Она ползла далеко прочь от замка, навстречу рассвету — на восток, туда, где начинаются новгородские земли.
Чурила сладко зевнул.
— Как полагаешь, господин Глебов, пора нам уходить отсюда или же еще денек повременим?
— Я бы уже поспешил, — сказал Севастьян. — Какое-то у меня дело осталось неоконченным… — прибавил он растерянно, ощущая в глубине души непонятное беспокойство. Как будто он о чем-то позабыл и сейчас силился вспомнить — что бы это такое могло быть. Но так ничего на ум ему и не пришло.
Они собрали со стола съестное и увязали в узел. Работали вроде бы споро, весело, даже посмеиваясь, однако друг другу в глаза не смотрели — Севастьян это приметил
Наконец весь отряд спустился во двор. Какая-то непонятная лошадь мыкалась там, привязанная под навесом, но Севастьян лишь мельком глянул на нее и, не поняв, как она здесь появилась и для какой цели топчется с отощавшим мешком на шее, где уже кончилось зерно, попросту махнул рукой. Стоит еще о каждой лошади заботиться! Остальные солдаты вообще, кажется, на эту лошадь внимания не обратили.
Дружно зашагали к воротам, которые вчера стояли гостеприимно раскрытыми — и которые они по беспечности так и не закрыли на ночь. И…
Ворот не было. Не было вообще никакого отверстия. Только голые стены. И чем выше Севастьян задирал голову, разглядывая их, тем выше уходили эти стены, так что в конце концов Глебов вынужден был лечь на спину и только тогда ему явился клочок очень далекого неба. Как будто Севастьян очутился на дне колодца и глядел оттуда.
Разбойники бродили вдоль бесконечной круглой стены и щупали ее руками, точно выискивали, где в чужой одежде скрывается кошель, который можно срезать.
Не было кошеля.
Сплошь круглый булыжник.
От долгого рассматривания каменной кладки в глазах начиналось мелькание, и люди различали в странном узоре разных по размерам и форме камней какие-то жуткие оскаленные рожи, выпученные глаза, раззявленные пасти, то ухмыляющиеся, то угрожающие.
Харлап, хромой громила, вдруг громко произнес:
— А ребята, когда такие дела, нужно Бога вспомнить. Бог-то поможет.
Собрались кружком, прославляя мудрость своего товарища, и начали вспоминать Бога. Долго вспоминали, но не вспомнили. Наконец один из разбойников проговорил негромко, растерянно:
— А как Бога-то зовут?
Все сошлись на том, что имя это прочно ими позабыто. Долго бродили по двору, натыкаясь на стены, — вспоминали, но упорно ускользало от них благое имя.
Вдруг Чурила воскликнул:
— Подземный ход!
Люди столпились возле стены и уставились туда, куда Чурила показывал пальцем. Действительно, в стене чернело отверстие, которое уходило далеко под землю Севастьян наклонился, всунул туда лицо. На него пахнуло запахом свежеразрытой земли — запахом могилы. И еще потянуло ледяным холодом.
Однако это был подземный ход, в чем не могло быть никаких сомнении.
Севастьян принял решение:
— Нам нужно выйти отсюда, а это как раз и есть выход. Я первым полезу.
— Нет уж, господин Глебов, — решительно возразил Чурила, — если с тобой что-нибудь случится, всем нам не жить, так что первым пойду я, а ты — в самой середке.
Остальные зашумели, поддерживая Чурилу.
— Верно он говорит! Нельзя нам тебя терять!
— Мы без тебя пропадем!