Ливонская война
Шрифт:
Васька Грязной поддел ножом верёвки, освободил мужика от пут.
— Спаси тя Бог, государь! — закрестился мужик.
— Встань и говори своё дело, — повелел Иван.
— Дозволь, государь… — с ужасом запросился мужик. — Дозволь на коленях?
— Подними его, Васька!
— Дозволь, государь… — Мужик припал к полу грудью, отстраняясь от Васьки.
— Ну, Бог с тобой, — равнодушно согласился Иван. — Говори…
— Вызнал я… Всё то время, что в Полоцке мне довелось побыть, ухо я навострял до всего… и вызнал, что литвины
— И в каком же лесу? — не то с сомнением, не то с растерянностью от неожиданности такого известия спросил Иван.
— Что за Полотой… В трёх вёрстах отселя.
— Вот как?! — подхватился Иван с лежака. — А сам ты был в том лесу? Место знаешь?
— Мне никак там нельзя было быть, — с сожалением сказал мужик. — Но запасы хоронили по зимней поре, и, должно быть, следы там ещё поостались. Поискать поприглядней, так и сыщутся.
Иван снова сел на лежак, в нетерпении потёр ноги о мягкий ворс шубы, скомкал её под ступнями… Лицо его плутовски вытянулось, как у торгаша, боящегося проторговаться, глаза затейно блеснули, но голос, наоборот, стал спокойней:
— А как врёшь?! Пошто ин вздумалось литвинам запасы за городом хоронить? Не по амбарам, не в клетях, а в лесу?
— Так у них заведено. На зиму крепкие запасы за городом хоронят — на случай пожара. Займись на посаде иль в городе — и амбары сгорят, и запасы разом с ними… Не сховай долю за городом, всё погорит. Из головешек хлеба не напечёшь. А случись тут войне… Литвины разумны, государь!
— Нам бы також недурно обычай сей перенять, — раздумчиво проговорил Иван. — От огня мы страдаем часто. Поди, ежегод на пожарищах убытки считаем.
— С нашим людом к тем запасам войско приставлять надобно, — влез Федька Басманов.
— Ну и ловок, дьявол! — мотнул головой Иван. — Кобель туда носа не ткнёт, куда ты язык свой всунешь! Надоумил царя, спаси тебя Бог, Басман! Буду знать отныне, над каким народом царствую. А веди он, — Иван кивнул на мужика, — он из того же люда!
— Сейчас он таков, — опять не удержался Федька. — А дай ему волю, от чужого добра руки не отдёрнет!
— И тебе дай волю, також руки не отдёрнешь! — оборвал Федьку Иван и перевёл взгляд на мужика. — Как, сказываешь, имя твоё?
— Федько, государь…
— Вот тебе, Федько, за службу твою! — Иван сгрёб с пола, из-под своих ног, шубу, швырнул её мужику. — Шуба ладная! Носи в радость. А как сыщутся в лесу запасы литвинские, будешь ты большим пожалован. И деревне всей вашей из тех запасов пожалую на подъём!
Мужик схватил шубу, как бабы хватают спасённых от смерти детей, прижал её к груди, в горле у него снова забулькало, засипело, из глаз одна за другой выпали две крупные слезины.
— Ступай, — сказал ему Иван. — Поспи до рассвета. Васька во всём тебя уважит: место сыщет, еду даст…
Васька Грязной увёл мужика.
— Одеваться
— Оставь меня при полку, государь, — спокойно, не прося, а возражая, сказал Оболенский.
— При мне не хочешь быть? — удивлённо спросил Иван и с деланным равнодушием бросил: — Не неволю! Ступай!
…Поутру, лишь чуть забрезжило вдали и небо подёрнулось лёгкой зеленцой, Федька Басманов и Васька Грязной, захватив с собой прибежавшего из Полоцка мужика и сотню верховых казаков, по повелению царя отправились в лес искать спрятанные литовцами запасы.
Весь день по-прежнему грохотали пушки, забрасывая Полоцк ядрами, в русском стане спешно готовили туры, устанавливали их на полозья, насыпали землёй, камнем, строили осадные башни — по три сажени высотой, с бойницами для пищальников и лучников. К каждой такой башне приставлялось по сорок человек, да к каждой туре — по десять…
К третьему дню туры охватили полоцкий острог двойным кольцом. Литовцы вовсе перестали отстреливаться. На посаде горели пожары. Особенно сильны они были на южной стороне. Литовцы несколько раз пытались выходить на Двину — за водой, но пищальники Горенского загоняли их назад. Южная сторона посада горела не унимаясь. С дозорных башен было видно, как литовцы, боясь, чтобы огонь с южной стороны не перекинулся дальше — на весь посад, валили ещё не захваченные огнём избы, создавая перед огненным валом пустырь и тем самым отсекая от него остальную часть посада.
Царь сам трижды поднимался на дозорную вышку. Когда на его глазах перед главными полоцкими воротами сбили поднятый мост, защищавший ворота, и стали долбить ядрами уже прямо в воротные створки, он повелел Левкию ехать к пушкарям Большого полка и отслужить для них полную обедню. Направил с ним и Бутурлина сказать от его царского имени спасибо пушкарям. Темрюка два раза посылал в лес за Полоту — узнать, не разыскали ли? — и всякий раз Темрюк возвращался ни с чем. Наконец под вечер на взмыленном жеребце прискакал Васька Грязной. Свалился с седла прямо в закопчённый сугроб…
— Нашли, государь! — с шалой радостью закричал он и захлопал руками по снегу, как утка крыльями, когда взлетает с воды.
Два дня и две ночи вывозили из лесу литовские запасы. Одного пороху добыли из потайных ям триста бочонков. Теперь русским пушкарям не стало нужды беречь порох. Заряды в пушках увеличили… Особенно разрушительно стал бить тяжёлый стенной наряд. На пятый день за несколько часов на главных воротах сбили наружные створки, башню сровняли со стеной, а в стене пробили большущую брешь. Литовцы не вынесли такого боя: пополудни в одну из бойниц главной башни просунулось белое полотнище. Русские пушки смолкли.