Лиза готова на все
Шрифт:
– Я мгновенно теряю интерес, – признался он. – Это свойственно всем людям – тяга к тому, чего не можешь получить. Всегда должна быть приманка. Что за интерес гнаться за тем, что уже и так у тебя в руках?
Для Руперта, как философа романтических отношений, любовь представлялась болезненным чувством, свойственным слабаку, который, набирая номер телефона, в страхе думает: снимут там трубку или нет? А если не снимут, значит, она может быть где угодно и с кем угодно. Ричард знал, что, если я не подхожу к телефону, значит, я чищу плиту или мою ванну. Но уж точно не кувыркаюсь
А отсутствие страхов ведет к успокоению. Успокоение приводит к скуке. А скука, в свою очередь, приводит к другой женщине.
Когда я признавалась Ричарду в любви, то думала, что нашла того единственного мужчину, который воспринимает любовь как дар, а не как сыр, которым заманивают в мышеловку. Но он оказался таким, как все. Ничуть не лучше.
Итак, я вернулась в Солихалл. Только теперь все было еще хуже, потому что у меня не осталось надежд. И хотя я и раньше изводила себя мыслями о том, что Ричард может найти себе другую, это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала теперь, точно зная, кто моя разлучница.
Я пыталась отвлечься. Я часами, до боли в глазах, смотрела сериалы. Но это не помогало: все время у меня перед глазами был обнаженный Ричард рядом с Дженнифер. Каждый раз, когда на экране появлялась блондинка с длинными волосами, мне приходилось переключать канал. Днем, когда я смотрела телевизор одна, еще куда ни шло, но вечером мама просто выходила из себя во время любимой «Улицы коронации».
Я по-прежнему не хотела есть. Я почти не вылезала из постели и вскоре вообще перестала вставать; я просто лежала до вечера в комнате с задернутыми шторами, пока не услышу звук подъехавшей машины: это мама возвращалась с работы. Тогда я вылезала из постели, натягивала что-нибудь и притворялась, что так и провела день. Думаю, мама догадывалась, что я обманываю ее.
Единственное общение, которое я признавала во время пребывания в доме родителей, это долгие разговоры по телефону со всеми, кому я могла дозвониться. Однажды, когда Симы не было дома, а Мэри еще не вернулась из свадебного путешествия, я обзвонила все телефоны доверия, подробно излагая историю о нас с Ричардом – от первого поцелуя до рокового прощания. Даже «Добрые самаритяне» не могли дождаться, когда я закончу и уступлю место какому-нибудь самоубийце, с которым пообщаться будет явно интереснее.
Я стала рано ложиться спать.
Жизнь была кончена.
Глава шестая
Мои друзья и родственники уже готовы были махнуть на меня рукой, когда однажды, в семь часов вечера, я проснулась и услышала оживленный разговор в гостиной. Надо признать, родители изо всех сил старались говорить вполголоса, но дом, построенный в шестидесятые, обладал такой же акустикой, как собор Святого Павла, и я отчетливо слышала каждое слово.
– Просто не знаю, что с ней делать, – говорила мама в отчаянии. – Девочка угасает на глазах.
– Я думал, она придет в себя – столько времени прошло, – отвечал кто-то.
– Я тоже так думала. Но она убедила себя в том, что все еще любит
– Я всегда знал, что он недостоин нашей девочки, – сказал отец.
– Она так и будет цепляться к ветреным типам, – произнес голос, который я все еще не узнавала. – Думает, что местные парни недостойны ее, и снова свяжется с каким-нибудь лондонским наркоманом.
– Не думаешь же ты, что Ричард принимал наркотики?! – спросила мама шепотом, но даже в нем была слышна паника.
– Они там в Лондоне все подсаженные, мам.
Теперь я точно знала, кому принадлежит этот голос. Это мой брат-близнец Колин, который в последний раз был в Лондоне в 1995-м, угодив в самую гущу демонстрации голубых за свои права: искал Музей естествознания и попался под ноги двухметровому амбалу в свадебном платье, который начал к нему приставать. С тех пор братец уверен, что Лондон – колыбель разврата.
– Колин, не пугай меня, – взмолилась мама.
– Есть чего испугаться, – спокойно заметил Колин. – Лондон – не Солихалл, знаешь ли.
В яблочко. Лондон так же отличается от Солихалла, как шампанское от воды. Именно по этой причине я предпочла жизнь в столице, а Колин в отчаянии выбрал родной городок. Ему вода показалась вкуснее. Причем даже не минералка, а водопроводная.
Колину достались все гены практичности и благоразумия, которые были в нашем роду. По крайней мере так он всегда говорил мне. Братец окончил колледж в Солихалле, здесь же устроился на работу, женился на местной девушке и наверняка уже встал на очередь, чтобы получить место на солихаллском кладбище лет эдак, уф-ф, через шестьдесят, если все пойдет по его четкому расписанию. Колин распланировал свою жизнь до минуты.
Наши взаимоотношения с Колином бросали вызов всем законам, которые психологам удалось вывести за последние двести лет. Мы не были похожи внешне, мы по-разному говорили и думали. Разумеется, мы голосовали за разные партии, читали разные издания: он – «Телеграф», я – «О’кей» и «Хеллоу!». Колин называл меня безответственной. Я считала, что он состарился раньше времени. А теперь брат, очевидно, решил, что раз он наладил свою жизнь, то пришла пора браться за мою.
– У этих художников нет никакого чувства долга, – продолжал Колин со знанием дела. – Сегодня они сгорают от любви к одной, а завтра им уже нужна новая муза. И пускаются на поиски этой музы, – хмыкнул брат. – Но, если хотите знать мое мнение, это всего лишь красивое слово для очередного флирта.
– Я думала, в один прекрасный день они поженятся, – сказала мама.
– После того, как она переехала к нему? – фыркнул Колин. – Вряд ли это могло случиться, мам. Зачем покупать корову, если можно получать молоко бесплатно?
– Я тоже так считаю. Я думаю, это неправильно – жить вместе до свадьбы, – поддержала его Салли.
Малышка Салли, слащавая женушка моего брата, которая недавно отказалась от повышения в должности, чтобы уделять больше времени приему лекарств и витаминов, необходимых для рождения ребенка. Это с учетом того, что приступить к зачатию они собираются годика этак примерно через три.