Лоцман. Власть шпаги
Шрифт:
Обернувшись, Никита глянул в окно – не скачет ли Ленька? Не, нету. Да и рановато еще. До хомякинской-то усадьбы почитай с десяток верст. Пока доскачет, пока шубу продаст, водку купит… Да еще на озерко завернет, проверит, как там? Не-ет, надо б со знакомым купцом тоже отправить в Поместный приказ письмишко… да не пустое – чего-нибудь к жалобе приложить. Хоть какой-никакой завалященький золотой или там, перстень. Хм… перстень… был бы – приложил бы. Э-эх, призвал бы государь на войну!
– Вот,
Прибежала Серафима, раскраснелась вся. Крынку с квасом на стол поставила. Молодой господин усмехнулся:
– А кружки-то ты, что же, забыла?
– Ой! – сконфузилась дева. – Забыла! Правда и есть. Я посейчас…
Бутурлин быстро схватил холопку за руку:
– Да хватит тебе уже метаться-то! Садись… Прямо вот из крынки пей. И я попью… Да пей, говорю! Чай, не велики князья, без кружек обойдемся!
Добрый оказался квасок, холодный, хмельной, забористый – жажду любо-дорого утолить. Никита Петрович даже захмелел немного, а уж про деву и говорить нечего. Уселась Серафима на лавку, ладонями замахала:
– Уф! Жарко как.
– Так сарафан сними, – хмыкнул-пошутил помещик.
Зря так пошутил! Вскочив с лавки, девушка лукаво сверкнула глазищами:
– А и сниму! Запросто. Коль уж ты, господин, велишь…
– Да не велю я!
А уж теперь – говори – не говори, а первое слово дороже второго! Не-ет. Судя по взгляду лукавому, вовсе не за перстнем явилась крепостная красотка, за чем-то другим – за чем – она сама знала. Знала и не стеснялась.
Быстро сбросив с себя сарафан, осталась в одной летней рубахе из тоненькой льняной ткани. Уселась на лавку, голову набок склонила:
– Ой, господине… Что-то у меня на шее… глянь… Может, слепень какой укусил?
– На шее, говоришь…
Еще ниже склонила голову дева, сверкнула в вырезе рубашки грудь… А на белой нежной шейке… нет ничего не было, никакого укуса, но… Так хотелось ее поцеловать!
Бутурлин не выдержал, поцеловал юную красавицу в шею, рука его, словно сама собой, скользнула в вырез, нащупав трепетно юную грудь с розовым, быстро твердеющим сосочком…
Серафима тяжело задышала, пышные ресницы ее дернулась…
– Ах, господине… в опочивальню иди…
– Как скажешь… – поцеловав деву в губы, так же шепотом отозвался помещик. – Иду… Жду…
– Я скоро!
Никита Петрович едва успел сбросить одежку, как юная одалиска предстала пред ним нагая, во всей красе! Длинные стройные ножки, плоский живот с темной ямочкою пупка, грудь… не большая, но и не маленькая, трепетно вздымающаяся, зовущая…
И ясные голубые глаза… Распущенные волосы, хлынувшие по плечам золотым водопадом!
– Иди сюда, милая…
Обняв деву за бедра, Никита принялся целовать пупок, потом опустился ниже… руки его скользнули по спине красавицы, лаская, нащупали позвоночник, лопатки…
– Ах…
Схватив деву в охапку, Бутурлин бросил ее
– Ты, Серафима, замуж-то хочешь? – чуть погодя, раскинувшись, негромко спросил помещик.
Юная красавица улыбнулась:
– Да надо бы, господине. Мы ж народ подневольный – за кого укажешь, за того и пойду.
– Надо, чтоб тебе нравился.
– Да уж это пустое. Лишь бы заботился да не бил.
– Бить станет – только скажи…
Никита Петрович потянулся и с нежностью погладил любовницу по спине. Девушка задумчиво покусал губки:
– Ой, батюшка… Ты и впрямь, как я попрошу, сладишь?
– Сделаю! Слово даю. А Бутурлины слов на ветер не бросают!
Привстав на ложе, молодой помещик горделиво выпятил грудь, словно находился сейчас на государевом войсковом смотре, а не в кровати с молодой да красивой девкой. Впрочем, помещиком Никита Петрович был не злым, можно сказать, добрым, и людишек своих никогда зря не тиранил.
– Я вот что думаю, милостивец, – прижившись к широкой груди любовника, тихо протянула девчонка. – Ты меня на сторону не продавай. Господин ты хороший, добрый. А коли замуж – так за Федора Хромого отдай.
– За Федора? – помещик искренне удивился. – Так он же вдовец, да и тебя старше намного.
– Ну и что – вдовец? – сверкнув глазищами, хмыкнула дева. – Зато он сапожник добрый. И дом – справный, и… А что хром да стар – так это пустое. За кого мне у тебя, господин, выйти-то? Ну да, глянутся парни… некоторые. Так они скоро с тобой в поход уйдут… да там и головы сложат во славу государя нашего! Ведь может такое случиться?
– Может. Вполне. На то и война.
– Ну, вот. Так что уж лучше – Федор, – Серафима прикрыла глаза, размечталась. – Выйду за Федора, будет он меня холить да лелеять – сам про то говорил.
– Иди ты! – шутливо шлепнув девчонку по ягодицам, весело рассмеялся помещик. – Так он уже к тебе подкатывал?
Красавица дернулась, повела белым атласным плечиком:
– Ну а чего ж? Иль я не пригожа?
– Пригожа, пригожа, – пряча улыбку, успокоил Бутурлин. – Уж этого не отнять. Однако же…
Никита Петрович неожиданно замолк, однако ж Серафима продолжила за него, в милой порочности своей прекрасно осознавая, что именно хотел сказать барин. Тряхнув головой, сверкнула очами:
– Хочешь, господине, сказать, что не девственна? Ну да, не девственна. Прошлолетось на сенокосе с парнями повалялась, чего ж. Однако ж нонче не старые времена!
А вот в этом дева была права, права полностью! Чай, не дворянка, не боярышня – на что ей девичья честь? Среди крестьян потеря девственности особым недостатком не считалась, да и женщину с ребенком молодому парню в жены взять – не позор. Главное – чтоб понесла, чтоб детей нарожала. А вот, ежели без детей, тогда – да, тогда – труба дело.