Лоенгрин, рыцарь Лебедя

Никитин Юрий Александрович

Нил тут же приподнял щит, забрало опустил, за кустами стоит мертвая тишина, а потревоженные птицы вьются далеко в сторонке.

– Нил, – сказал Лоенгрин громко, снова беря в руки лук, – никогда не прячься в кустах.

– Не буду, ваша светлость, – ответил Нил клятвенно.

– А то сядешь просто пообедать, – продолжал Нил, – а кто-то может подумать, что ты в засаде, как вот я, к примеру…

Он моментально наложил стрелу, оттянул тетиву, выстрелил, тут же выстрелил снова и снова. За кустами раздался

истошный крик ужаса и боли, затрещали ветви, послышался топот убегающих ног.

Лоенгрин выждал, кивнул Нилу. Тот, улыбаясь во весь рот, соскочил на землю и ринулся в кусты. Лоенгрин ждал терпеливо, связанный вожак начал угрожающе раскачиваться, но Лоенгрин так взглянул на него, что тот сразу выпрямился и замер.

Нил вернулся с большим топором и простеньким луком.

– Там еще два было, – сказал он, – а еще коса и кистень. Я их там поломал и бросил в кусты.

– Кто был жив?

– Один, – ответил Нил и тут же поспешно добавил: – Но он умер, как только я подошел!

– В седло, – велел Лоенгрин. – Что-то едем медленно.

Глава 15

В селе Лоенгрин велел выйти из домов даже тем, кто хотел отсидеться, и теперь всем миром смотрели, как Ханнелору Лесному накинули на шею петлю, Лоенгрин внятно объяснил, кто это такой и за что его так, после чего Нил и еще двое потянули за другой конец веревки, Ханнелор просунул пальцы под петлю на горле и пытался ее ослабить, лицо побагровело, он задыхался и надсадно хрипел.

Нил туго обмотал ствол дерева и завязал конец веревки узлом. Когда петлю затягивают на шее и сталкивают жертву с высокого места, у нее либо сразу ломаются шейные позвонки, и смерть наступает мгновенно, либо рвется веревка.

А вот при таком способе и веревка цела, и наблюдающие получают огромное удовольствие, когда жертва хрипит и корчится полчаса, а потом еще обмочится и обгадится, совсем покрыв позором себя и свое ремесло.

Лоенгрин сказал мрачно:

– Поехали.

Нил изумился:

– И не досмотрим?

Лоенгрин буркнул:

– Не думаю, что его решатся освободить сами крестьяне, которых он грабил.

– Это да, – согласился Нил, – мне просто интересно… обгадится или нет? Некоторые так и умирают, не испачкав штаны!

– Да уж, – пробормотал Лоенгрин, – может быть, не изгонять так уж всех клоунов и арлекинов? Зрелища такого рода не одному тебе нужны…

– А как же, – горячо сказал Нил, – искусство нельзя изгонять!

Лоенгрин кивнул на дергающееся в конвульсиях тело на веревке.

– Особенно такое жизнерадостное и жизнеутверждающее.

Он пустил коня рысью, а когда деревня осталась позади, послал вскачь. Нил не отставал, впереди показались домики еще одной деревушки, намного мельче и беднее, но Лоенгрин все равно направил коня в ту сторону.

Потом

заехали еще и еще в деревушки и села, везде Лоенгрин сталкивался с тем, что налоги взимают всякий раз такие, какие изволит сборщик, все зависит от его настроения. И хотя, конечно, крестьяне преувеличивают, но все-таки надо как-то продумать иную систему, чтобы каждый человек твердо знал, сколько должен отдать в конце года, а все остальное оставить себе, и никто не посмеет на это позариться.

В полдень Лоенгрин остановил коня под вольно раскинувшим ветви дубом на краю леса, огляделся, привстав на стременах.

– Привал, – сказал он, – пусть кони отдохнут.

– И нам не мешает, – бодро откликнулся Нил.

Лоенгрин соскочил на землю, сходил к ручью и умылся, а Нил расседлал коней, вытер им потные спины, поводил немного, потом отвел напиться.

Когда он начал собирать сучья для костра, Лоенгрин отмахнулся.

– Не стоит. Перекусим холодным, не стоит долго задерживаться.

– Здесь опасно? – спросил Нил.

– С чего бы? – удивился Лоенгрин. – Мы на виду.

– Эт верно, – согласился Нил. – Не то что там, в дремучем лесу, когда этот Холм Фей… До сих пор дрожь пробирает… Хотя как вспомню, так будто и не знаю, в каком раю побывал.

Лоенгрин задумчиво смотрел, как на горбатый сучок сели две мухи, торопливо насладились друг другом и улетели, а на их место всползла божья коровка с блестящей красной спинкой в кокетливых черных пятнышках. За нею спешит другая, и когда первая остановилась, вторая поспешно заползла на нее и тут же довольно заерзала, в экстазе растопыривая блестящие крылышки.

– И что, – сказал Лоенгрин с задумчивостью в голосе, – эти в Гроте Венеры чем-то отличаются от них?

Нил тяжело вздохнул.

– Ну… там такие женщины…

– И что с ними ты делал?

Нил замялся.

– Ну… как бы… это… любовь… усякая…

Лоенгрин поморщился.

– Нил, ты всерьез? Да они там и слова такого не знают!.. Любовь. Люди хотя бы ритуалы всякие придумывают, чтобы укрыть или скрасить эту животную сущность, гламур изобрели, куртуазность, изысканные комплименты, обеты в честь женщин… Хотя да, конечно, потом все то же, что у божьих коровок, но хотя бы сперва нечто танцевальное.

Нил оживился.

– Танцевальное? Звери тоже перед самками танцуют!

– Ну вот, – сказал Лоенгрин со скукой, – даже звери стараются как-то облагородить, возвысить, прикрыть… Мы же не набрасываемся на еду, как животные? Скатерть стелем, молитву читаем, отрезаем по ломтику, едим неспешно… хотя да, едим так же, как эти божьи коровки и вообще весь скот, однако мы не скот!

Нил тоскующе оглянулся.

– А все-таки у нас было такое счастье… Холм Фей, это ж надо! Скажи кому, просто не поверят.