Логово

Кунц Дин Рей

– Проверяешь, как что работает, черт тебя дери?!

– Ну что ж, работает отлично.

– Что, что это, что работает отлично?

– Электронож для разделки мяса, – ответил юнец.

6

Хатч и Линдзи не спеша возвращались домой после обеда и потому ехали не по скоростному шоссе, а по дороге, бежавшей на юг из Ньюпорт-Бич вдоль побережья, слушая по приемнику на коротких волнах музыкальную передачу радиостанции "К-Земля" и дуэтом подпевая старинным блюз-шедеврам "Новый Орлеан", "Шепчутся колокола", "Калифорнии снится". Линдзи уже и не помнила, когда они в последний раз пели вместе под аккомпанемент транслировавшихся

но радио музыкальных мелодий, хотя прежде делали это довольно часто. Когда Джимми было три года, он знал наизусть все слова "Мелочной женщины". В четыре он уже пел "Пятьдесят способов обмануть любовника", ни разу не сбиваясь с такта и не пропуская ни одного слова. Впервые за пять лет она вспомнила о Джимми и при этом не перестала петь.

Жили они в Лагуна-Нигуэль, южнее Лагуна-Бич, на восточном склоне одного из прибрежных холмов, без вида на океан, зато наслаждаясь всеми преимуществами такого близкого соседства: морские ветры умеряли летнюю жару и смягчали пронзительный зимний холод. Район, где они обитали, как и все остальное, что возводилось в южном округе, был настолько тщательно продуман, что временами казалось, будто его проектировщики пришли к землеустройству, имея в запасе солидное военное образование. Но грациозные изгибы мостовых, железные уличные фонари с искусственной, под медь, прозеленью, продуманно-случайный разброс по территории пальм, джакаранд и смоковниц, поддерживаемые в образцовом порядке зеленые насаждения с ухоженными клумбами, радующими глаз радужными красками цветов, – все это успокаивало душу и совершенно не раздражало строгой своей упорядоченностью.

Как художник, Линдзи верила, что человеческие руки способны в такой же степени творить великую красоту, что и природа, и что для создания настоящего произведения искусства требуется жесткая внутренняя собранность, ибо искусство в хаосе жизни призвано обнаружить организующий этот хаос, скрытый от взоров космос, порядок. И потому она с уважением относилась к стремлению проектировщиков, тративших на это немало времени, привести в соответствие с единым замыслом общий стиль жилого массива, вплоть до рисунка на стальных решетках у водосточных канавок.

В их двухэтажном особнячке, куда они переехали жить сразу же после смерти Джимми, выдержанном в итало-средиземноморском стиле, как, впрочем, и весь жилой массив, было четыре спальные комнаты плюс еще одна небольшая, уютная комнатушка. Наружные стены дома были отштукатурены и окрашены в кремовый цвет, крыша выложена мексиканской черепицей. Как часовые на посту, по обеим сторонам главной дорожки, ведущей к дому, стояли две огромные смоковницы. Подсвеченные разноцветными огоньками на фоне ярко-красных кустов азалии цвели на клумбе петунии. Когда они подъезжали к гаражу, по радио звучали заключительные аккорды блюза "Ты призвал меня".

Ожидая своей очереди в ванную, Хатч развел огонь в камине, а Линдзи, пока он принимал ванну, приготовила два виски со льдом. Они уселись на диван перед огнем и вытянули ноги на большой пуф одного цвета с диваном. Дорогая мебель в доме была ультрасовременной, с мягкими, округленными линиями контуров, светлых естественных тонов. Она изящно гармонировала с множеством старинных вещей и развешанными по стенам картинами Линдзи и одновременно служила им ненавязчивым, естественным фоном.

Мягкий удобный диван располагал к дружеской беседе и, как неожиданно выяснила для себя Линдзи, к желанию сидеть на нем, тесно прижавшись друг к другу. К ее удивлению, это желание быстро переросло в объятия и нежные поцелуи, за которыми тотчас последовали более требовательные и откровенные ласки. Господи, мы словно влюбленная парочка. И вдруг ее охватила такая томительная страсть, какую она бог весть когда испытывала в последний раз.

Медленно, как в кино, где одно изображение, изменяясь, накладывается на другое, исчезала с их тел одежда, пока

они не остались совершенно нагими, не заметив, как это произошло. И затем, так же непостижимо, они, освещаемые мерцающими бликами огня, слились в едином, всепоглощающем ритмичном движении. Дивная естественность его постепенного течения, от мечтательно-мерного поначалу ж кипуче-настойчивому в конце, разительно отличалась от тех вымученных актов половой близости – больше походивших на обязательное исполнение супружеского долга, чем на акт любви, которыми они занимались в течение последних пяти лет, и Линдзи все это казалось сновидением, словно в сознании ее прокручивалась лента одного из эротических фильмов Голливуда. Но когда она касалась руками его твердых рук, широких плеч и мускулистой спины, когда ее тело вздымалось навстречу каждому его движению, когда наконец она достигла наивысшей точки блаженства, когда почувствовала, как содрогнулось его тело и из твердого, как сталь, превратилось в текучее, как расплавленный металл, и мягкое и податливое, как шелк, она вдруг всем своим естеством ощутила, что это не сон. Сумеречным сном, от которого она только сейчас, широко открыв глаза, по-настоящему пробудилась, были все эти долгие пять лет, и вот только что она наконец полностью стряхнула его с себя. Сном было то жалкое подобие жизни, которую она влачила все эти годы, тяжким, кошмарным сном, так нежданно-негаданно счастливо окончившимся.

Оставив разбросанную по всей гостиной одежду лежать на полу, они поднялись наверх и снова предались любви, на этот раз на необъятной, как океан, китайской кровати, но уже не с тем неистовством и самозабвением, как прежде, а с текучей медлительностью, с обилием нежных слов, ласкающих ухо своей напевностью и смыслом. Неспешный ритм позволял ощутить прелестную мягкость кожи, великолепную пластичность мышц, податливость губ и радостное, близкое биение их сердец. Когда волна наслаждения поднялась до высшей точки и отхлынула, прозвучавшие в наступившей тишине слова "Я люблю тебя" были, казалось, совершенно излишними, но все равно приятно ласкали слух и были с благодарностью приняты.

Тот апрельский день, с первых лучей солнца и до того мгновения, когда сон сомкнул их веки, был самым лучшим днем их жизни. И по иронии судьбы последовавшая вслед за ним ночь оказалась для Хатча самой тяжкой, жуткой и странной.

К одиннадцати часам Вассаго покончил с Редлоу и надлежащим образом распорядился его телом. В "Голубые небеса" он вернулся на "понтиаке" детектива, принял горячий душ, как планировал ранее, сменил одежду и вышел с намерением никогда больше сюда не возвращаться. Если Редлоу смог вычислить этот мотель, он уже переставал быть полностью безопасным.

Проехав несколько кварталов на "камаро", Вассаго бросил машину на какой-то улице в захудалом индустриальном районе среди обветшалых зданий, где она может простоять в течение нескольких недель, прежде чем ее либо угонят, либо полиция свезет ее на участок невостребованных машин. Он проездил на "камаро" ровно месяц, изъяв его у одной из женщин после очередного пополнения своей коллекции. За это время он несколько раз менял номерные знаки, снимая замену со стоявших на улицах машин в предрассветные, самые глухие часы ночи.

Добравшись до мотеля пешком, Вассаго пересел в "понтиак" Редлоу и отъехал на нем от "Голубых небес". Автомобиль выглядел не столь привлекательно, как серебристый "камаро", но Вассаго решил, что несколько недель он сможет им пользоваться без особых помех.

Подъехав к ночному клубу неопанков в Хантингтон-Бич под названием "Дуй напролом", он припарковал свою машину в самом темном месте стоянки. Пошарив в багажнике, нашел ящик с инструментами, с помощью отвертки и плоскогубцев снял номерные знаки и сменил их на номерные знаки стоявшего рядом изрядно помятого серого "форда". Затем перегнал свою машину на другой конец стоянки, где и остановился.