Лондон: биография
Шрифт:
Чем ближе подъезжал поезд к вокзалу Каннон-стрит, тем сильнее чувствовались «промышленные запахи — кожевенные, пивоваренные», витавшие в воздухе, как серный дух некоего невидимого ада. Поскольку заселение южного берега всецело шло под знаком промышленного развития и эксплуатации, нечего удивляться, что фабричные пары и дым обволакивали всю его территорию. Здесь находились клееварочные фабрики, склады шерсти; Чарлз Найт в «Лондонской энциклопедии» отмечает, что «трубы высились с промежутком в несколько ярдов прямо над лабиринтом красных крыш, добавляя свое к дымному воздуху округи». Район, который некогда считался монастырским, теперь славился многоликостью; его «можно считать и районом мануфактур, и районом садоводов, и районом оптовиков, и приморским районом — все зависит от того, в каком квартале мы находимся». В Бермондси разнообразию производств соответствовало разнообразие запахов. «На одной улице волнами накатывает горячий, насыщенный дух клубничного джема; на другой пахнет сыромятной кожей и дублением; на третьей — клеем; а на иных улицах несчастные носы вдыхают тяжкую смесь всех
Черты сходства между востоком и югом очевидны, но налицо и существенные различия. Ист-энд был пронизан более насыщенным, чем юг, общинным духом; там, к примеру, было больше открытых рынков и мюзик-холлов. Юг, кроме того, был не так тесно связан с остальным Лондоном. Ист-энд соседство как таковое наделяло долей энергии и воодушевления старого Сити; как бы то ни было, Ист-энд много веков существовал у самых городских стен. Что касается юга, его всегда отделяла широкая полоса реки, из-за чего он казался заброшенным; такое восприятие отразилось в записях наблюдателей, подчеркивавших обособленность и чужеродность южного Лондона.
К примеру, Джордж Гиссинг, давая образ Саутуорка, сделал упор на тамошние неприятные запахи: «Вокруг мясных и рыбных лавок стояла вонь. Пивнушка целую улицу отравляла алкогольными испарениями; над канализационными решетками поднимались миазмы, от которых занимался дух». В 1911 году один лондонский репортер писал, что миновать Лондонский мост — значит пересечь «естественную линию, разделяющую народы»; в этом интересном замечании отражено почти атавистическое почтение к реке как природной границе, влияющей на сущностные свойства территорий на обоих берегах. Он затем задается вопросом: не становятся ли по пересечении этой заветной черты «сами улицы более грязными и убогими, магазины более вульгарными, даже люди — и те иными, более низкого пошиба?»
Если Лондон вмещает в себя весь мир, то в приведенных словах — бездна смысла. Различие между «северными» и «южными» народами проводится издавна: север по сравнению с изнеженным и чувственным югом воплощает в себе более аскетическое и крепкое начало. Об этом различии писал Дарвин, излагая разработанную ими Лондоне теорию естественного отбора: «Северные формы смогли одержать победу над южными, более слабыми». Не исключено, что эти «южные формы» потому потерпели поражение, что истощились породившие их силы, восходящие, возможно, к необъятным по длительности эпохам мезолита и неолита. Кто знает — может быть, в состав тяжелого южнолондонского запаха входит запах древней истории? Что же касается местных забав, то, как писал в 1911 году упомянутый лондонский репортер, «даже театральные вкусы жителей „той стороны“ считаются теперь примитивными; эпитетом „заречной“ характеризуется мелодрама слишком грубого пошиба для более утонченного вкуса лондонских северян». Но не отразились ли в примитивном мелодраматизме и грубозрелищных эффектах «южного» театра вкусы XVI века, которым потрафляли знаменитые тогдашние театры южного берега?
Если встать сегодня на Банксайде, то мы увидим расположенные в линию три здания: электростанцию имени сэра Джайлса Гилберт Скотта постройки 1963 года, преобразованную ныне в галерею Тейт Модерн, которая открылась в 2000 году; рядом — дом XVII века на ни бережной Кардиналз-уорф, где якобы жил в 1680-е годы Кристофер Рен, руководя строительством собора Св. Павла на северном берегу реки; рядом — театр «Глобус», воссозданный в том виде, какой он имел в XVI веке. Совсем недалеко, на Боро-Хай-стрит, древний постоялый двор «Джордж-инн» передает атмосферу Саутуорка в те столетия, когда он служил местом отдыха для путников, направлявшихся в столицу или из нее. Поблизости, на Сент-Томас-стрит, на чердаке приходской церкви XVIII века была обнаружена старинная операционная. В отчете об этой диковинной находке, которая датируется 1821 годом, отмечается, что «многие хирургические инструменты очень похожи на те, что использовались еще в римские времена». Одной из самых обычных здешних операций была трепанация, которую умели делать еще три тысячелетия назад. Так что когда пациента, завязав ему глаза, прикручивали к небольшому деревянному столу и врач заносил над ним скальпель, они, возможно, исполнял и ритуал, разыгрываемый здесь со времен неолита и древнеримских поселений.
Эти памятки, эти символы прошлого сохранили тут силу благодаря относительной изолированности южного Лондона; даже в 1930-е годы, как пишет А. А. Джексон в книге «Разделенный Лондон», «лондонцы редко пересекали реку», потому что на другой стороне была «чужая территория с совершенно незнакомой, явственно отличной системой сообщения». Многое, разумеется, было разрушено — взять, к примеру, ряд домов елизаветинской поры на Стоуни-стрит в Саутуорке, снесенных, чтобы проложить путь от моста к вокзалу Каннон-стрит, — но многое продолжает жить в новом обличье. Где в XVII веке Томас Деккер увидел такое обилие таверн, что улица превратилась «в одно сплошное питейное заведение без единой лавки», пабы и ныне идут один за другим вдоль дороги к Лондонскому мосту. Еще в начале XIX века любопытствующий
Однако обновление зданий вдоль южного берега и возведение в 2000 году пешеходного моста, соединившего Сент-Питерз-хилл с Банксайдом, знаменуют начало больших перемен. В прошедшие века южный Лондон отставал в промышленном развитии, но теперь благодаря этому ему легче обретать новые формы. Это особенно бросается в глаза, если взглянуть на участок Темзы, вдоль которого на юге идет интенсивная реконструкция. На северном берегу улицы и переулки до предела насыщены бизнесом и промышленными предприятиями, из-за чего никакие дальнейшие перемены в коммерческом облике или направленности района невозможны без новых разрушений. А вот относительно неразвитые зоны к югу от Темзы — благодатная почва для вдохновенных творческих преобразований.
Пешее путешествие по северному берегу от Куинхайта до Дарк-Хаус-уок — это настоящий опыт одиночества; идя по Темсайд-уок — «Береговой тропе», — вьющейся среди старых набережных и пирсов, не ощущаешь никакой связи ни с людьми, ни с городом. Фактически здесь имеются только стоящие впритык, но чуждые друг другу помещения разнообразных компаний, в том числе один банк и склад лондонского муниципалитета. Северный берег Темзы, пользуясь современным языком, «приватизирован». В противоположность этому, на юге царят общительность и оживление; широкий пешеходный путь от новой галереи Тейт-Модерн к театру «Глобус» и дальше, к пабу «Якорь», на всем своем протяжении, как правило, полон людей Вновь проявляются старинное гостеприимство и свобода, свойственные югу; в XXI веке здесь будет один из самых мощных и многоликих (чтобы не сказать — популярных) центров лондонской жизни. Так южный берег сумел с триумфом заново утвердить свое прошлое. Реконструированная Банксайдская электростанция, чей верхний этаж напоминает куб, наполненный светом, вместе с набережной Кардиналз-уорф и восстановленным театром «Глобус» представляет собой триединое воплощение территориального духа. Поистине есть чему изумиться, когда пять столетий подают друг другу руки и едином, простом акте признания. Это одно из слагаемых лондонской силы. Где есть место прошлому, там может процвести будущее.
СТОЛИЦА ИМПЕРИИ
На этом фрагменте гравюры Хогарта из серии «Путь проститутки» виден негритянский мальчик-слуга. Чернокожие рабы использовались во многих состоятельных лондонских домах XVIII в.
Глава 73
Не потому ли, что лондонец я?
Лондон всегда был городом иммигрантов. В свое время его называли «городом наций», и в начале XVIII века Аддисон заметил: «Когда я, глядя на этот великий город, вижу различные его края, или части, он предстает передо мной как соединение народов, отличных друг от друга по обычаям, манерам и интересам». Эти слова применимы к любому периоду на протяжении последних 300 лет. В книге «Лондонские висельники» Питер Лайнбо пишет, что «здесь был центр всемирного опыта», где отверженные, беглецы, путешественники и коммерсанты «находили убежище, узнавали новости и получали арену для схватки не на жизнь, а на смерть». Казалось, их созывает сам город, словно лишь в гуще лондонского опыта их жизнь могла обрести смысл. Население Лондона сравнивали с напитком, называвшимся в XVIII веке «все нации» и представлявшим собой слитые в один сосуд остатки спиртного на донышках разнообразных бутылок; однако сравнение это не назовешь справедливым по отношению к различным иммигрантским группам Лондона. Энергичные и активные, эти люди не были «подонками» или «опивками»; их заражали лондонское воодушевление и предприимчивость, и, за немногими исключениями, группы эти богатели и достигали процветания. Это повесть, которой не будет конца. Часто отмечалось, что другие города принимают иностранца к свою среду лишь спустя годы после его приезда; в Лондоне требуется столько же месяцев, сколько там — лет. Верно, кроме того, что ты только тогда можешь быть в Лондоне счастлив, когда сам стал считать себя лондонцем. В этом заключается секрет успешной ассимиляции.
Новые люди со своими песнями и обычаями начали появляться по крайней мере со времен римской колонизации, когда Лондон открылся Европе как торговый город. В составе его трудового населения тогда, вероятно, были разноязыкие выходцы из Галлии, Греции, Германии, Италии и Северной Африки, объяснявшиеся друг с другом на одной из разновидностей вульгарной латыни. К VII веку, когда Лондон вновь возвысился как важный порт и торговый центр, пришельцы и коренное население уже изрядно перемешались между собой. Более того — уже невозможно было отличить бритта от сакса, а после северных вторжений IX века в лондонскую смесь народов вошли и датчане. К X столетию город населяли валлийские бритты, белги, потомки галльских легионеров, восточные саксы, мерсийцы, датчане, норвежцы, шведы, франки, юты и англы, которые, постоянно смешиваясь, формировали особое племя лондонцев. В тексте, называемом «Этельред IV», говорится, что в период перед норманнским завоеванием в числе тех, кто проезжал через Лондон, были «люди из Фландрии, Понтье, Нормандии и Иль-де-Франс», а также «императорские люди — германцы».