Лондон. Биография
Шрифт:
Кто мог – тот поэтому бежал на запад. Начиная с XVII века именно там возникали новые улицы и площади, застраивавшиеся регулярным образом; богатые, знатные и фешенебельные семейства непременно хотели селиться на «респектабельных улицах в западной части города» (эти слова принадлежат архитектору Джону Нэшу). Проявления топографического раздела – или, скорее, навязчивой идеи о преимуществе запада перед востоком – можно видеть и в мелочах. Согласно «Лондонской энциклопедии», после 1680-х годов, когда была завершена застройка Джермин-стрит, «западная часть улицы считалась более фешенебельной, чем восточная». Другая демаркационная линия пролегла через Сохо-сквер, где, по словам одного заезжего американца, «добавление одной минуты восточной долготы равносильно уменьшению аристократизма на добрый градус – и, соответственно, наоборот». О новосозданной Риджент-стрит было замечено, что «на восточной стороне этой большой улицы есть немало площадей и ряд хороших улиц, но высшее общество,
В свое время было сказано, что Вест-энду достаются деньги, а Ист-энду – грязь, что западу можно бездельничать, а востоку приходится трудиться. Однако в первые десятилетия XIX века Ист-энд не был выделен как средоточие самой отчаянной бедности и преступности. Прежде всего он считался центром судоходства и промышленной зоной – и, следовательно, обиталищем трудовой бедноты. На деле интенсивность промышленного производства и уровень бедности неуклонно росли; в Боу, Олд-Форде и Стратфорде концентрировались красильни, химические фабрики, туковые заводы, предприятия по переработке ламповой сажи, по производству клея и парафина, краски и костной муки. Река Ли на протяжении столетий была рекой промышленной и деятельной, но в XIX веке она сильно деградировала, подвергшись нещадной эксплуатации. Построенная на ее берегу спичечная фабрика сделала воду на вид и вкус похожей на мочу, и во всей округе воцарился отвратительный запах. Во всем этом, разумеется, видно расширение и усиление тенденций, уже действовавших в XVI и XVII веках; процесс словно бы черпал ускоряющую энергию из себя самого. Между речками Ли и Баркинг-крик возникли промышленные районы Каннинг-таун, Силвертаун и Бектон; наибольшей известностью пользовался Бектон благодаря тамошней системе очистки стоков. Словом, вся грязь Лондона ползла на восток.
И в 1880-е годы она в какой-то момент достигла критической массы. Произошел внутренний взрыв. Ист-энд сделался «бездной», или «преисподней», полной устрашающих тайн и темных устремлений. В этой части Лондона теснилось больше бедноты, чем где-либо еще, и великое ее скопление стало порождать слухи о преступлениях и безнравственности, о дикости и неудобоназываемых пороках. В эссе «Взгляд на убийство как на одно из изящных искусств» Томас Де Куинси назвал окрестности Ратклифф-хайвей, где в 1812 году произошло громкое убийство целой семьи, «одним из самых хаотических» мест города, «весьма опасным» районом, где совершаются «многообразные злодейства». То, что подобная характеристика Ист-энда была дана именно писателем, представляется существенным: темная слава, которую район приобрел впоследствии, во многом основывалась на произведениях журналистов и романистов, чувствовавших себя чуть ли не обязанными использовать образы ужаса и мрака, живописуя отбрасываемую Лондоном тень. И разумеется, главной сенсацией, навеки определившей и окрасившей Ист-энд, сотворившей его «лицо» в глазах публики, стала серия убийств в конце лета и начале осени 1888 года, приписанных Джеку-потрошителю. Размах, присущий этим внезапным, жестоким убийствам, резко выделил Ист-энд как область беспримерного зверства и свирепой разнузданности, однако не менее существенно было то, что преступления совершались во мраке зловонных переулков. Тем обстоятельством, что убийцу так и не поймали, лишь усиливалось впечатление кровопролития, творимого самими этими мерзкими улицами; подлинным Потрошителем казался Ист-энд как таковой.
Все тревоги по поводу города в целом сосредоточились тогда на одной его части, словно в каком-то диковинном смысле Ист-энд сделался микрокосмом всей лондонской тьмы. Были написаны книги, чьи названия говорят сами за себя: «Горький плач обездоленных Лондона», «Люди бездны», «Лондон в лохмотьях», «В кромешном Лондоне», «Преисподняя». В романе Джорджа Гиссинга, стоящем последним в этом перечне, описываются «зачумленные районы восточного Лондона, изнемогающие под солнцем, которое лишь выявляет всю подноготную их мерзкого упадка; которое освещает протянувшийся на мили город проклятых, немыслимый в эпохи, предшествующие нашей; которое висит над уличным кишением безымянного люда, жестоко выставленного напоказ этими непривычно сияющими небесами». Это взгляд на Ист-энд как на ад, взгляд на город как на преисподнюю, и Гиссинг тут не одинок. Действие автобиографического повествования XIX века, принадлежащего перу «Джона Мартина, школьного учителя и поэта», отчасти происходит в трущобах Лаймхауса. «Мрачная, мизантропическая в своем взгляде на вещи потребна душа, привычная к страшным видениям ночи, чтобы твердым и цельным взором окинуть эти сцены болезненного ужаса и отчаяния».
В 1902 году, впервые пожелав посетить Ист-энд, Джек Лондон получил в чипсайдском отделении бюро путешествий Томаса Кука такой ответ: «Нет, в Ист-энд мы туристов не возим; они никогда об этом не просят, да мы и не знаем ничего про эти места». Они ничего про этот район не знали – и вместе с тем про него знал каждый. В «Историях убогих улиц» (1894) Артур Моррисон писал о Восточном конце – об Ист-энде: «В восточном конце чего – нет нужды уточнять. Ист-энд – это громадный город,
Присутствие в Уайтчепеле и Спитлфилдс 100 000 иммигрантов-евреев лишний раз подчеркивало «чужеродный» характер всего района. Оно также подкрепляло другой порожденный им территориальный миф. Находясь на востоке, эта часть Лондона стала ассоциироваться с тем более обширным Востоком, что лежал за пределами христианского мира и грозил европейским рубежам. Дополнительным подтверждением такого диагноза служит то, что беспризорных городских детей называли «уличными арабами». В этом смысле Ист-энд являл собой крайнюю степень угрозы и тайны. Он был настоящим «сердцем тьмы».
Находились, однако, люди, которые шли в эту тьму как миссионеры. Еще в 1860-е годы мужчины и женщины, руководимые религиозными или филантропическими мотивами, начали создавать в Ист-энде лекционные залы и молитвенные дома. Как правило, молодые и идеалистически настроенные, эти люди пытались на деле облегчить скудную и опасную жизнь обитателей трущоб; важную роль в этой благотворительной работе играл Сэмюэл Барнет, священник церкви Св. Иуды в Уайтчепеле. В одном из выступлений перед жителями Бетнал-грин Арнольд Тойнби заявил: «Простите нас, ибо мы причинили вам зло; мы тяжко согрешили против вас… мы будем служить вам, мы посвятим вам жизнь – большего мы сделать не можем». Отчасти благодаря его примеру и красноречию были учреждены различные «миссии», в том числе Оксфорд-хаус в Бетнал-грин и Сент-Милдредс-хаус в Айл-оф-Догс. Покаянный тон обращения Тойнби можно объяснить, помимо прочего, еще и тревогой: те, с кем так несправедливо обошлись, могли пойти войной на обездоливших их «грешников».
В Ист-энде и вправду были весьма активны радикалы. В 1790-е годы это были члены Лондонского корреспондентского общества, в 1830-е годы – чартисты, собиравшиеся для пропаганды своих революционных взглядов в пивных Уайтчепела и других районов. На востоке Лондона всегда ощущался дух радикального эгалитаризма и антиавторитаризма – как в религиозной, так и в политической его разновидности (если, конечно, они вообще поддаются разграничению). В XVIII веке милленаристские и уравнительные идеи высказывали хокстонские деисты; в общую атмосферу несогласия вносили вклад рантеры, магглтонианцы, квакеры, «люди Пятого царства» [141] . В первые десятилетия XX века в политической этике Ист-энда господствовал «муниципальный социализм». Так называемый «попларизм» – вариант популизма, насаждавшийся Джорджем Лансбери и его сподвижниками, – привел к тому, что в 1919 году лейбористы, получившие большинство в местных органах власти Поплара, установили пособие по безработице на более высоком уровне, чем позволяло центральное правительство. Возникла конфронтация, и членов местного совета на короткое время арестовали, но главные требования Лансбери были в конце концов удовлетворены.
141
Перечислены воинствующие религиозные секты.
Это был характерный эпизод – характерный в том смысле, что Ист-энд, вопреки страхам властей, так ни разу и не «взбунтовался». Эта часть города всегда считалась многообещающей по части беспорядков (в 1930-е годы на этом строили расчеты Освальд Мосли и его сторонники), однако, как и остальной Лондон, Ист-энд слишком велик и слишком разбросан, чтобы какая-либо искра могла вызвать в нем гальваническую судорогу. Самым существенным источником революционного влияния стало, надо сказать, иммигрантское население. Развитие коммунистического и анархистского движений среди живших здесь немцев и русских стало важным свидетельством воздействия Ист-энда на человеческое сознание. На Джубили-стрит действовал знаменитый Клуб анархистов, среди членов которого были Кропоткин и Малатеста; зал напротив Лондонской больницы на Уайтчепел-Хай-стрит стал местом проведения пятого съезда Российской социал-демократической рабочей партии, на котором большевики обеспечили себе превосходство. В общежитии на Филдгейт-стрит желанным гостем был Иосиф Сталин. Ленин многократно бывал в Уайтчепеле и посещал Клуб анархистов; завсегдатаями этого района были Троцкий и Литвинов. Ист-энд можно, таким образом, считать одним из первичных центров мирового коммунизма.
Хотя во многом это, несомненно, объясняется присутствием политических эмигрантов из континентальной Европы, местная атмосфера тоже имела значение. В 1870-е годы Бланшар Джерролд писал: «Диковинного вида улицы – грязные, бедные, обставленные лотками – там и сям оживлены рынками, складами и магазинами, где можно обнаружить тех богатых, на которых трудятся беднейшие». Уже здесь передан разительный контраст между «богатыми» и «беднейшими», стоящими на одной и той же земле. Ист-энд был, кроме того, целым миром в миниатюре: тут «и немец, и еврей, и француз, и индиец-матрос, и загорелый уроженец Спитлфилдс, и поглядывающий искоса тонкорукий вор… и бесчисленные рои оборванных ребятишек». Коммунистический интернационал зародился в интернациональной среде.