Лондон
Шрифт:
– Это почему же? – поднялся гвалт. – Разве не праведно убить нехристя?
– Да, брат! – послышался голос купца. – Скажи нам – почему?
И он, к своему удивлению, с секунду не мог припомнить.
Конечно, имелись соображения гуманности, но сейчас они не спасли бы старика. Разве в христианском мире не считалось долгом побивать неверующих, мусульман, иудеев и прочих еретиков? Как ответить правильно? Он на миг запнулся и беспомощно взглянул на старика, который негромко пробормотал:
– Мы ждем, брат.
Затем,
«Писано, что все иудеи в конце концов обратятся в истинную веру. Однако, если мы убьем их, обращение не состоится».
– Сам святой Бернар сказал, что иудеям не должно чинить вреда! – возгласил брат Майкл. – Ибо им надлежит обратиться.
Он победно улыбнулся старику.
Толпа растерялась. Оба чувствовали, что настрой ее поколеблен. Затем, на миг возведя очи горе, брат Майкл сделал то, чего никогда не совершал раньше.
– В любом случае разницы нет! – крикнул монах. – Я знаю этого человека. Он уже обратился.
И прежде чем кто-то успел сказать слово, он схватил старика за плечо, протащил сквозь пришедшую в замешательство толпу и, не оглядываясь, повел по улице, пока они не оказались на Уэст-Чипе.
– Ты солгал, – заметил Абрахам.
– Прости.
Старик пожал плечами.
– Я иудей, – сказал он сухо. – Я никогда тебя не прощу.
То была горькая еврейская шутка, хотя брат Майкл ее не понял.
Впрочем, они еще не были в безопасности. Толпа позади – теперь, несомненно, грабившая дом Абрахама – могла передумать. К тому же могли встретиться другие толпы. Быстро прикинув, монах сказал Абрахаму:
– Я отведу тебя в дом моего брата.
Но здесь его постиг новый удар. Завидев Булла, стоявшего у Сент-Мэри ле Боу в обществе Пентекоста Силверсливза, он изложил свою просьбу, но купец лишь ответил:
– Прости. Я не хочу, чтобы мой дом спалили. Пусть отправляется в другое место.
– Но ты его знаешь! Ты приобрел у него Боктон. Его же убьют! – заспорил брат Майкл.
Булл был неумолим:
– Слишком рискованно. Прости. – И повернулся спиной.
К удивлению монаха, дело уладил Пентекост Силверсливз.
– Отведем его в Тауэр, – объявил он. – Там евреи находятся под защитой констебля. Идемте же!
И увлек их туда. Когда же брат Майкл попытался поблагодарить клирика Казначейства за проявленную гуманность, Силверсливз наградил его равнодушным взглядом.
– Ты не понимаешь, – ответил он холодно. – Я защищаю его, потому что евреи суть королевское имущество.
Не всякому королевскому имуществу еврейского происхождения так повезло. Многих перебили; чернь, естественно,
Однако брата Майкла с того дня преследовал образ не разъяренной толпы и даже не Абрахама.
Перед ним стояло гордое бледное лицо, большие карие глаза и длинная белая шея.
Сестра Мейбл сохраняла бодрость духа отчасти из-за того, что в начале года обременилась новой серьезной заботой. У нее появилось дитя.
Не свое, но близкое, сколь это было возможно.
Сестра Мейбл не бросала дела на полпути. Когда внезапно скончался оружейник Саймон, оставивший после себя вдову с младенцем, она не только утешила мать, но и буквально усыновила мальчонку. Поскольку у ее брата-рыботорговца были малые дети, однажды она явилась к нему с малюткой на руках.
– А вот и товарищ нашим крошкам, будут вместе играть, – сказала она.
Парнишку звали Адамом. За перепончатые кисти и белую прядку Барникели вскоре прозвали его Утенком, и он очень быстро превратился в Адама Дукета.
Мейбл была в восторге от того, как устроилось дело. И дня не проходило, чтобы она не изыскала повода навестить Адама с матерью. Вдова же была вполне довольна ее содействием.
– Две дочки от его первой жены, – объяснила она Мейбл, – обе замужем и к нам безразличны. Это уж точно.
Хотя в других отношениях вдове повезло. Многие лондонские мастеровые помельче владели чаще всего лишь орудиями труда, но если сама оружейная мастерская досталась новому хозяину, Саймон оставил вдове четырехкомнатный домик у Корнхилла. Она же, сдав две комнаты и будучи швеей, могла свести концы с концами.
А вот с другим наследством благодаря Мейбл было связано небольшое событие, которое имело совершенно непредвиденные последствия для семьи Дукет. Речь шла о маленьком земельном участке в Виндзоре.
Вдова не понимала, зачем Саймон цеплялся за эти несколько акров, толку от которых чуть, но для того не было достояния ценнее. «Они принадлежали моему отцу, – твердил он. – А прежде – его родителю. Сказывают, что мы жили там во времена славного короля Альфреда». Важность этой связи с пращурами была для него самоочевидной. Он ежегодно проезжал двадцать миль, чтобы заплатить ренту и договориться насчет возделывания земли с его уже далекими родичами – увы, все еще сервами. «Никогда не отдавай нашу землю. Сохрани ее для Адама».