Лондон

Резерфорд Эдвард

– Ну и не повредит.

Мальчик был настроен задумчиво.

– Папаня, еще одно.

– Ну?

– Да год назад маманя нарезалась и кое-что брякнула мне про Сепа.

– И что же?

– Сказала, что ты нашел его в Севен-Дайлсе.

– Может, и нашел.

– Ну так а что я здесь делаю, если ты нашел его, а не меня?

– Судьба! – жизнерадостно отозвался Гарри Доггет. Он чуть подумал. – Смотри: это же ты залез в дом и попытался украсть шиллинг? – (Сэм кивнул.) – Значит, тебя они и получили.

– Но я же твой сын?

– Конечно мой.

– А Сеп – нет.

– Так это

еще неизвестно, – ответил Гарри с несокрушимой логикой. – Когда я на него наткнулся, мне показалось, что мой. А они заладили, что потеряли похожего. Ну сам подумай, – предупредительно добавил он, – вдруг он вовсе не наш и не ихний? Но это уже не важно. Я знаю только то, – изрек Гарри Доггет с пафосом, – что ты, мой сын, взял и выбился в люди.

– Я лорд, – признал мальчик.

В ответ на сие откровение отец расхохотался так, что ухватился за ограду.

– Это как-то нехорошо, – заныл тот.

– Репой своей подумай, – уперся отец. – Хочешь всю жизнь кататься как сыр в масле? Глянь на этот дом. Ейная светлость говорит, что ты ее птенчик. Помалкивай и радуйся! Тебе что, не хочется быть лордом?

– Дело хорошее, – признал Сэм. – Видел бы ты ихнюю жратву. Ни одной сучьей устрицы!

– Вот и славно, – отозвался родитель. – Живи в свое удовольствие. Если придется туго, ты знаешь, где меня найти, но если вздумаешь упустить такой случай, я так надеру тебе задницу, что ты снова захочешь в лорды.

– Ладно. – Тот помедлил. – Папаня!

– Чего тебе?

– Скажи Сепу, чтоб забирал все, что я накопил.

Отец согласно кивнул:

– Будь здоров, Сэм. – И костермонгер ушел, весело насвистывая.

В следующем году миссис Мередит, бывшая леди Сент-Джеймс, скончалась при родах, и в свете установился траур на целый день. Ее супруг, хотя и женился повторно, остался опекуном юного графа Сент-Джеймса, каковую обязанность исполнял целиком и преданно, беря себе лишь разумную долю из состояния. Маленький граф души в нем не чаял. Но те, кто помнил старого графа, отмечали, что сын обладал намного более веселым нравом, чем отец.

Сеп Доггет, подлинный лорд Боктон, стал пожарным и был счастлив, никогда не тоскуя по утраченному наследству, благо не знал о его существовании.

Но главное наследие оставил после себя Айзик Флеминг, изобретение которого принесло ему славу, богатство и шикарный магазин с эркером, по сей день стоящий на Флит-стрит, а его свадебным тортам суждено прожить столько, сколько живы свадьбы.

Лавендер-Хилл

1819 год

Скоро он будет в раю.

Почтовая карета рейсом из Дувра в Лондон вкатила на вытянутый отрог Шутерз-Хилла, а сидевший на козлах молодой человек уже дважды протер от пыли очки. Он волновался, как бы чего не пропустить. На голове у него была большая матерчатая кепка с длинным козырьком, вокруг шеи свободно намотан шерстяной шарф. Сгоравший от нетерпения и возбуждения, восемнадцатилетний Юджин Пенни впервые в жизни ехал в Лондон.

Едва они достигли оконечности Шутерз-Хилла, откуда открылся вид на раскинувшуюся внизу метрополию, его лицо выразило удивление, а после, когда спустились по склону

и день вдруг померк, – ужас.

– Вот это Лондон? – воскликнул он.

И кучер расхохотался.

Если задаться целью найти период, когда цивилизация превосходила славу Древнего Рима, то в мире англоязычном выбор пал бы на время правления короля Георга III. Это было долгое царствование, формально тянувшееся – ибо несчастного короля, страдавшего порфирией, надолго объявляли недееспособным – с 1760 по 1820 год; оно вместило два эпохальных события.

Ничто не могло быть более римским по духу, чем образ мыслей и действий тринадцати американских колоний, которые в 1776 году объявили о своей независимости от Британской монархии. К тому времени даже те штаты, которые начинали как пристанища для религиозных беженцев, развились в сообщества, довольно похожие на города-государства независимых фермеров и торговцев, составлявших ядро былого могущества Рима. Мужественный генерал Вашингтон, исповедовавший патрицианские взгляды и владевший в Маунт-Верноне загородной виллой и миллионами акров земли, повел себя по образу и подобию римского аристократа. Тяготели к Античности и авторы конституции, учредившей избираемый конгресс и элитный сенат. В большинстве американских штатов были воспроизведены даже рабовладельческие обычаи Римской республики.

Что же касалось великого катаклизма, случившегося через десяток с лишним лет – Французской революции, – то та открыто провозгласила себя Римом. Революционеры, вдохновленные эпохой Просвещения, которая стала победой античного разума над тем, что представлялось средневековой тиранией и суеверием католической монархии, стремительно переняли все атрибуты древнеримской эпохи. Королевских подданных переименовали, как свободное население Рима, в граждан. Свобода, равенство и братство вскоре обрели кумира в фигуре Наполеона, который поставил свои армии под знамена с римскими орлами и ввел во Франции и значительной части Европы систему римского права. Его любимые живописцы, мебельщики и мастеровые создали стиль ампир, во всех мелочах вдохновленный примерами имперского Рима.

Но на Британских островах римский мир возрождался более выверенными и прагматичными методами. До восхождения на трон Георга III прекрасные античные площади Лондона и палладианские загородные дома аристократии в известной мере, бесспорно, повторяли образчики времен Римской Британии. В его же эпоху, хотя общественные бани и центральное отопление еще предстояло ввести, началось воссоздание главной гордости Рима, больше прочего послужившей к установлению порядка в варварском мире, – системы дорог.

Было время, когда римские дороги исчерчивали остров подобием железной решетки. Затем, заросшие и заброшенные, они были преданы забвению. На протяжении долгих темных веков до просвещенных Стюартов и первых представителей Ганноверской династии английские дороги мало чем отличались от доисторических трактов и разбитых саксонских грунтовок. Что касалось старой кентской дороги от Дувра и Кентербери, которой только что проехал молодой Юджин Пенни, то ею продолжали пользоваться, но щебеночное покрытие было так глубоко похоронено под наносами, что даже она казалась не более чем проселочной.