Лондонские сочинители

Акройд Питер

— В чем дело, скажи на милость?

— Да ведь я стремился только угодить вам! — Подгоняемый отчаянием, он остановил фаэтон. — Едемте, отец. Немедленно.

Путь был недолгий; Уильям молча смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Едва они прибыли на Холборн-пассидж, он ринулся в лавку, побежал наверх в свою комнату, и захлопнул дверь. Отец остался ждать внизу. Все его тело покрылось легкой испариной. Он провел рукой вдоль полки с надписью «Инкунабулы», там стояли первые издания старинных книг. Отчего-то он как заведенный мурлыкал

себе под нос припев из оперетты «Музыкальный угольщик»: «Домик-крошечка. Домик-крошечка. Кто же, кто в этом домике живет?»

Деревянная лестница заскрипела. В лавку спустился Уильям, держа в руке лист старинной, побуревшей от времени, испещренной пятнами бумаги.

— Видите, отец? Настоящая бумага времен Шекспира.

— Но на ней же ничего не написано.

— Именно. Абсолютно верно, — тяжело дыша, проговорил Уильям. — Я давно собирался вам кое-что сказать.

— Ну да. Имя. Назови же мне свою покровительницу.

— Имени нет. И покровительницы тоже нет. — Уильям схватил отца за руку. — Она — это я.

— Что-то я не вполне… — Сэмюэл внимательно взглянул на взволнованное, умоляющее лицо сына.

— Неужели не понимаете? Я и есть тот самый благодетель. Не было никакой дамы в кофейне. Я все выдумал.

— Боже правый, что ты такое несешь? — У Сэмюэла вдруг пересохло в горле. Уильям опустился на колени.

— Я покорнейше прошу вас простить меня. Наивный восторг и упоение своими талантами — вот что двигало мною. А более всего мне хотелось доставить радость вам.

— Встаньте, сэр. Встаньте.

Несмотря на сопротивление сына, он все же поднял его на ноги.

— Я причинил вам много неприятностей, отец. Горько об этом сожалею.

— Знаю. Но все будет хорошо, если ты назовешь мне твою благодетельницу.

— Так вы ни слова не поняли из моего признания! Послушайте меня, отец. Никакой благодетельницы не существует. За все шекспировские рукописи несу ответственность я.

— Ты хочешь сказать, что сам их нашел?

— Я их написал. Сотворил.

— Это шутка, да, Уильям? Загадка?

— Уверяю вас, нет. Я изготовил те самые старинные рукописи, которые, как мнится вам, вышли из-под пера Шекспира.

— Больше мочи нет это слушать, — Сэмюэл отвернулся и стал рассматривать полку с инкунабулами.

Уильям взял отца за плечи и силой повернул к себе.

— Могу во всех подробностях раскрыть вам процесс подделки, начиная от чернил и кончая сургучной печатью. Хотите знать, как делаются старинные чернила? Смешиваются три вида жидкостей, которыми переплетчики обрабатывают телячью кожу «под мрамор». Перебродив, смесь приобретает густо-бурый цвет.

— Ты по-прежнему выгораживаешь свою покровительницу. Очень благородно с твоей стороны.

— Листы я обесцвечивал настоем табака. Взгляните на эту страницу. — Но Сэмюэл Айрленд смотреть на нее не желал. — Потом окуривал их дымом. А иначе зачем бы мне было разводить огонь

в разгар лета?

— Нет, хватит. Я отказываюсь тебе верить.

— Бумагу я брал на Бернерз-стрит у мистера Аскью. Он отдавал мне чистые листы из старинных фолиантов или изданий поменьше, ин-кварто. А мистер Аскью настолько стар, что ни на минуту не усомнился в безгрешности моих помыслов.

— Не верю ни единому слову. Все ложь.

— Все правда, отец.

— И ты, глядя мне в глаза, рассказываешь, будто сам, один — совсем еще мальчик, — без чьей-либо помощи сотворил объемистые манускрипты? Это курам на смех. Абсурд.

— Но это правда.

— Нет. Неправда. Фантазия. Ты на этой истории свихнулся. Уже не отличаешь реальность от вымысла. Я же тебя знаю, Уильям.

— Вы меня совсем не знаете.

— Знаю твердо, что не существует способа, который позволил бы тебе неотличимо воспроизвести слог Шекспира.

— Я это проделаю прямо сейчас. Сию минуту. И докажу вам, отец, что я — автор подделки. Пойдемте со мной.

— Не пойду. Твои нелепые выдумки никого ни в чем не убедят.

— Я напишу при вас несколько строк, которые мистер Малоун объявит подлинно шекспировскими.

Неожиданно послышался шум, Уильям обернулся. Кто-то прикрыл дверь магазина и торопливо зашагал прочь.

* * *

Мэри Лэм решила, что сама отнесет письмо брата Уильяму Айрленду.

Она все-таки уговорила Чарльза написать Уильяму несколько сочувственных слов, выразить недоумение по поводу затеянного следствия, а также подтвердить свою неколебимую уверенность в подлинности находок.

— Надеюсь, я не требую от тебя слишком многого, — сказала она. — Я же знаю, что тебе сейчас дорога каждая минута.

Брат, однако же, медлил. Наконец она не выдержала и в воскресенье утром пришла к нему в спальню с пером и чернильницей. Чарльз еще лежал в постели.

— Пора, — сказала Мэри. — Больше ждать не могу. Нельзя, чтобы Уильям мучился в полном одиночестве.

Чарльз вгляделся в ее бледное, осунувшееся лицо; как бы она не расплакалась, подумал он.

— Ты наверняка преувеличиваешь, милая.

— Ни капельки. Над ним сгустились тучи. Он в опасности.

Ему не хотелось, чтобы она разволновалась еще больше; взяв перо, он написал короткое письмецо со словами поддержки и ободрения. Схватив листок с подушки Чарльза, Мэри с торжествующим видом унесла его к себе, вложила в конверт и написала: «Уильяму Айрленду, эсквайру». Затем поднесла конверт к губам и поцеловала имя адресата. Несколько минут спустя она выбежала из дома и быстрым шагом направилась на Холборн-пассидж. Как раз когда Уильям рассказывал отцу, что он выдумал даму из кофейни, Мэри Лэм ступила на порог книжного магазина; она все слышала. До нее не сразу дошел смысл сказанного. Но через минуту она молча поднесла руку ко рту, оглянулась и, поколебавшись мгновение, открыла дверь пошире.