Лорд и егерь
Шрифт:
«Какая еще к черту Вова? Я же сказал: эту псину зовут Каштанкой. Каштанка, штандер! прыгай, ну! сюда!» Каштанка заметалась, заюлила на месте, нервно принюхиваясь. «Вова, сюда», — гипнотизировал ее лорд. «Каштанка, штандер!» — охрипшим голосом приказывал Карваланов. Каштанка задрала в отчаянии морду к потолку и завыла, как ребенок при виде дерущихся родителей. Чем громче перекрикивали друг друга диссидент с лордом, тем громче завывал пес. Рычание собак перешло в хоровой лай, где солировала Каштанка, выступавшая в Англии под псевдонимом Вова.
Стук в дверь вначале был осторожным и вежливым. Очень быстро, однако, это постукивание перешло в паническую барабанную дробь, как будто вахтенный предупреждал гарнизон о приближении вражеского войска. «Тссс!» — застыл, как контуженный, лорд Эдвард, когда до него — сквозь рык четвероногих друзей и раж склоки — дошло наконец, что в дверь стучат. Он приложил палец к губам и с вытаращенными в панике глазами потянулся к Карваланову, явно ища защиты:
«Вроде стучат?» — двинулся было Карваланов к двери, но лорд вцепился ему в локоть железной хваткой. Барабанная дробь на секунду прекратилась, глухо забубнили голоса за дверью, и дробь сменилась тяжелыми и размеренными ударами. Собачий аккомпанемент тоже возобновился с новой силой. Лорд забегал по комнате, кусая ногти. Как будто забыв, что лишь за мгновение до этого они с Карвалановым готовы были вцепиться друг другу в глотку, он поймал и сжал в своих ладонях руку Карваланова в просящем, чуть ли не молитвенном поклоне; он готов был бухнуться перед ним на колени.
«Карваланов, вы слышите этот грохот, вы слышите эти голоса, это подзуживание собак?» — зашептал он, указывая глазами на дверь. «Вы понимаете, кто это? Это загонщики. Это егерь со своими сподручными. Они хотят поймать меня в силки, посадить за колючую проволоку, чтобы во время фазаньей потехи загнать под дула охотничьих ружей. Только вы можете защитить меня от этой банды. Мы должны держаться вместе — бродячие собаки и диссиденты. Я спас вас от тюрьмы, теперь вы обязаны спасти меня из лап бешеных егерей. Вы — доказательство моей нормальности, понимаете? Вы — свидетель. И на вашей стороне консервативное правительство Англии. Мы вместе сможем бороться против егерей: потому что они и есть агенты КГБ. То есть мои враги — ваши враги, даже если вам наплевать на собак и фазанов. Вы слышите, нас окружили — вас и меня. Окружили загонщики».
Размеренные удары в дверь сменились хаотическим грохотом. Снаружи пытались всеми способами вышибить тяжелую дубовую дверь. Еще секунда — и она слетит с крючка. Только тут Карваланов заметил, что в двери нет даже ключа — не было замка, просто железный крючок, стальной, наверное, крепкий. С мыслью о железной воле к Карваланову вернулся забытый было инстинкт человека, хорошо знакомого с обыском и арестами на рассвете. Он вновь почувствовал себя, как и лорд, в ловушке. В два шага он подскочил к окну, сдернул занавеску и стал искать щеколду. Щеколды не было. Окно было английское: то есть не распахивалось, а подымалось. Лорд как будто угадал его мысль и, подбежав, рванул оконную раму снизу вверх. Глазам открылось то, что они, глаза, уже давно видели, но не принимали во внимание: снаружи окно закрывала чугунная решетка, казавшаяся до этого невинными жалюзи. В одно мгновенье из барской усадьбы Карваланов как будто перекочевал в знакомую тюремную камеру. В панике он обернулся назад.
Звякнув, упал на пол стальной крюк, сорванный с петель. Дверь распахнулась, как будто ахнув. На пороге стоял тот самый джентльмен, от которого Карваланову приходилось прятаться в приусадебном парке. Там, среди аллей, он мистически похрустывал гравием под осторожные променадные вопросы; здесь же он был скупым на слово главным администратором: верзила в безупречной полосатой тройке, с бульдожьим подбородком и взглядом из-под налезающей на морщинистый лоб лысины во весь череп до затылка. В руках у него был лоснящийся кожаный саквояж — такие были у докторов прошлого века. Он шагнул в комнату хозяином, и за ним ринулись, как будто спущенные с цепи, двое санитаров: они скрутили лорду руки, сунули в рот кляп, пока двое рабочих парней, явно помогавших вышибать дверь, выгоняли из флигеля скулящих, рычащих, лающих и визжащих, но совершенно беспомощных собак.
«Что вы делаете? Что тут происходит?» — бормотал остолбеневший Карваланов. Побег не удался. Придется снова разыгрывать придурка.
«Сестра, подготовьте вакцину», — небрежной скороговоркой отдал распоряжение бульдожий джентльмен, раскрывая свой саквояж. Только сейчас Карваланов заметил шныряющую среди этого бедлама ту самую служанку в крахмальном переднике, что промелькнула днем в дверях усадьбы. Доктор-бульдог тем временем подцепил с пола пустую бутылку ирландского самогона, поднес ее к свету, пшикнул губами и швырнул бутылку в мусорную корзину. «Вы что — не понимаете, что ему категорически запрещен алкоголь?» — сказал он, склонившись над раковиной, тщательно споласкивая намыленные белоснежные пальцы. Карваланов понял, что обращаются к нему, лишь когда доктор, обернувшись в полупрофиль, кивнул на лорда: тот сидел на полу, забившись в угол, и тихонько скулил. Карваланов попытался сыронизировать насчет того, что в вакцине нуждается не лорд, а он, Карваланов, и это ему запрещен в данный момент алкоголь: поскольку это его укусила сегодня собака, бешеный пес из России. Однако его английский стал вдруг звучать на редкость неуклюже, темно и вяло. Не дослушав, врач прервал его бормотанье.
«Как вы сюда попали? Кто вас, собственно, сюда пригласил, сэр?»
Его действительно никто сюда не приглашал. Его вышвырнули «оттуда» и приземлили «сюда». Он оказался без приглашения на необитаемом острове: потому что для эмигранта туземцы всегда не в счет, туземная жизнь — темна и невразумительна, как потемки за распахнутой настежь дверью. Ничего не ответив, Карваланов и шагнул туда, из одних потемок в другие, буквальные, — за дверь,
«Покорнейше прошу простить — не узнал. Такие пертурбации, не узнал с первого взгляда», — начал он скороговоркой семейного доктора. «Ваш русский акцент, однако, и эти жесты, вы — Карваланов, не правда ли? Разрешите представиться. Генони. Доктор Генони». Карваланов пытался было шагнуть к выходу, на главную аллею, но его преследователь буквально преградил ему дорогу: «Помилуйте, Карваланов, лорд Эдвард мне этого не простит: оставить вас здесь на ночь глядя, и дождь, глядите, накрапывает», — и доктор выставил руку, пошевелив пальцами в воздухе: то ли проверяя — капает ли с неба, то ли пытаясь прощупать намерения Карваланова. «Не обессудье: лорд Эдвард в отъезде, он узнал о вашем неожиданном освобождении случайно из газет. Он возвращается из своего турне по странам Третьего мира через месяц. Крайне взволнован предстоящей встречей с вами. Вы, надеюсь, получили его телеграмму? Мы совершенно не ждали вас сегодня», — чуть ли не заискивающе, по-собачьи, склонил свою тяжелую челюсть на бок этот доктор-дворецкий.
Про какую предстоящую встречу он долдонит? Неужели Карваланов перепутал день? И город? И век? Пока семейный администратор продолжал скороговорку любезностей, Карваланов незаметно шарил по карманам в поисках смятой телеграммы. Выбросил, наверное, вместе с железнодорожным билетиком, теперь не проверишь, за все придется снова платить, за все в жизни приходится платить дважды, и тому подобный символизм. Символизм начинается вместе с путаницей в быту. Бытовая путаница начинается, когда кончается образ жизни. Образ жизни кончается там, где начинается эмиграция. «По каким, интересно, датам ваш подопечный — в здравом уме? И какую дозу инсулина вы, интересно, приравниваете к турне по странам Третьего мира?» — вымещал Карваланов ехидной язвительностью собственное замешательство.
«Инсулин? Вы насчет Эдмунда?» Доктор скептически пожал плечами: «Инсулин, боюсь, тут уже не поможет…»
«Он разве тоже на инсулине? Он меня чуть не убил сегодня на поляне: я распугал его фазанов во время кормежки», — мрачно усмехнулся Карваланов, вспомнив разъяренную сафьяновую физиономию егерского сынка.
«Несчастный молодой человек!» — кивнул подтверждающе доктор. Но имел он в виду явно не того, кого имел в виду Карваланов. «Mixed Identity. Классический случай — в тяжелейшей форме. Вымещение собственной личности другой — подстановка себя на место жертвы: когда чувство вины заставляет память полностью отречься от собственного прошлого. Не шутка ли: ребенком из-за трагической случайности пристрелить собственного отца-егеря на охоте. Кстати, насчет выстрела. Наш пациент явно что-то путает. Егерь никогда не вступит во время охоты на территорию, где его может задеть шальная нуля. Если только его не вынудило к этому нечто из ряда вон выходящее. Там все было гораздо проще, чем излагает наш подопечный, или гораздо сложнее. Но выстрел так или иначе был аристократическим — из ружья отца Эдварда. Отсюда ненависть к фазанам — скрытая форма ненависти к аристократии. Смерть отца Эдварда на фронте — своего рода месть и одновременно освобождение — послужила толчком к умопомрачению. Конечно, к этому была предрасположенность. Наследственный алкоголизм. Все это так. Но я, знаете, психиатр старой школы. Я никогда не был сторонником эгалитарности. Я предупреждал семью лорда, что они калечат мальчика: пытались, видите ли, воспитывать Эдмунда с Эдвардом на равных, чуть ли не как братьев. Этот аристократический род в каждом третьем поколении отличается крайней формой, мягко говоря, эксцентризма. Сами видите, к чему это привело. Эти бесконечные путешествия за границу, в страны с экзотическими обычаями. Молодой лорд Эдвард повсюду таскал Эдмунда за собой, взял даже в злосчастное путешествие по Советскому Союзу. Эти идеи борьбы за права человека, все это расшатывает психику, уверяю вас. В Москве Эдмунд совсем отбился от рук: напивался до потери сознания, бродил в подозрительных районах, в пригородах, где-то там его искусала бродячая собака, крайне путаная история. Пришлось делать инъекции — знаете, прививка от бешенства. А он себе что-то навоображал. Вы сами, впрочем, уже достаточно наслушались от него самого: он, конечно же, не мог не заманить к себе во флигель знаменитого Карваланова, пока лорд Эдвард в отлучке. Да я и сам, признаюсь, был бы не прочь побеседовать с вами о том о сем. Меня, скажем, крайне интересует феномен скотоложства у шизофреников дворянского происхождения — не встречались ли вы с подобными случаями в советских тюрьмах? Может быть, заглянем ко мне в клинику? У меня в кабинете припрятана бутылочка превосходнейшего ирландского виски, „Джеймсон“, а?» — и доктор, подхватив Карваланова под руку, шагнул к освещенному порталу особняка.