Лорд и королева

Холт Виктория

Находящаяся настороже Елизавета решила, что в тех слухах, которые начали возникать сразу же, как только стала известно, что Мария наденет корону, была изрядная доля правды. Представлялось естественным, что первейшей заботой королевы будет выйти замуж, и, если она — мудрая женщина, то вскоре порадует этим своих подданных. Народ Англии, безусловно, желал для своей королевы мужа-англичанина. Ну и прекрасно — вот вам молодой человек королевских кровей, красивый, мужественный, несомненно способный произвести наследника, которого все — за исключением

Елизаветы и ее свиты — должны были хотеть.

Мария знала это, знал и Куртенэ. Теперь подошла очередь молодого человека приветствовать принцессу. Елизавета протянула ему руку и он взял ее. Голубые глаза принцессы смотрели свысока, но все же чуть-чуть кокетливо, они как будто посылали сигнал-призыв молодому человеку. «Ты не считаешь, что моя сестра стара? — казалось, говорили ее глаза. — На самом деле она намного старше тебя, мой друг, а я моложе. А что, если я стану королевой, чью руку и сердце у тебя есть шанс выиграть? Не правда ли, совсем другая и заманчивая перспектива? А?»

Куртенэ поднялся и встал перед Елизаветой. Разве он раздумывал хоть секунду? Разве улыбка, которую он подарил принцессе, не была чуть более сердечной, чуть более исполненной восхищения, чем следовало?

Королева проявила некоторое волнение.

«Будь осторожна», — это сам дух Анны Болейн предостерегал свою дочь. Но обычно осторожная и благоразумная Елизавета не могла устоять перед многообещающим восхищением своей особой. Для нее это была такая же необходимость, как воздух и вода, для нее это была сама жизнь.

Кто мог понять это лучше Анны Болейн? И потому она наверняка желала предостеречь дочь.

У Джейн Дадли, герцогини Нортумберлендской, сердце разрывалось на части. Она погрузилась в глубокий траур в уединении своего дома в Челси. Этот дом — единственное, что осталось у нее от всех ее богатств.

В течение нескольких коротких недель она потеряла большую часть того, что составляло смысл жизни. Ее муж Джон был мертв, разделив участь своего отца. Подобная жестокость потрясла герцогиню до глубины души, но все же этого следовало ожидать.

Какой смысл оплакивать Джона. Но сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал для предъявления ему обвинения в государственной измене, они все содержались в Тауэре. Старшего, Джона, уже приговорили к смертной казни. Амброуз, Роберт и Гилфорд ждали решения суда.

Переходя из одной опустевшей комнаты в другую, она причитала: «Ох, Джон, почему ты не довольствовался жизнью в тишине и счастье? У нас было богатство, у нас был покой. Ты подверг наших любимых сыновей и дочерей опасности. Ты рисковал не только своей жизнью».

Она должна что-то предпринять. Но что она может сделать для спасения своих сыновей?

Словно скряга, она стала собирать по крупицам остатки ценных вещей, случайно уцелевших во время конфискации. Предложить все, что она имела, тому, кто мог бы помочь ей спасти сыновей, — вот в чем, по ее мнению, заключалась теперь единственная возможность.

Она

не осмелится просить аудиенцию у королевы. Едва ли Мария простит тех, кто строил планы уничтожить ее. После того, как взяли Джона, Джейн тоже отправили в Тауэр. Хотя ее вскоре отпустили, все же нельзя было поручиться, что, если она теперь попытается встретиться с королевой, ее не засадят снова в тюрьму. Она не боялась неволи. Тяготы заключения ничего для нее не значили. Но как тогда она сможет выручить своих сыновей?

Во времена могущества ее мужа очень многие приходили к нему с просьбой о помощи, ему предлагали деньги и ценные вещи. Джон сколотил целое состояние в годы своего правления Англией. Теперь ей самой придется молить о помощи, как другие молили о ней у ее мужа. Она отдаст все, чем владеет. Ее не страшит нищета до конца дней, пусть только сыновья станут свободны.

Люди, когда-то пресмыкавшиеся перед нею и почитавшие за счастье, если она удостаивала их парой слов, теперь отвернулись от нее. И вовсе не по причине гордыни, презрения или злобы. Она понимала, что это страх; естественно, что они боялись. Безумием было бы проявление дружеских чувств к жене человека, участвовавшего в заговоре против королевы, женщине, чей сын женился на той, которую все сейчас называли королевой-самозванкой?

— Боже, помоги мне! — умоляла Джейн.

Она почти лишилась рассудка. Она ежедневно отправлялась на баркасе в сторону Тауэра и долго стояла там, в совершенном отчаянии, созерцая эти непроницаемые стены.

— Что же с вами со всеми станется? — бормотала она. — Мой Джон… Амброуз… мой бедный Гилфорд и мой веселый и красивый Робин!

Елизавета знала о бедственном положении безутешной герцогини и хотела бы помочь ей. Но ее собственное положение было слишком шатким, чтобы просить за других.

Подозрительный взгляд королевы повсюду преследовал ее. Гардинер и испанский посол Симон Ренар уже плели свои интриги. И не только они.

Французский посланник Ноэлль был не менее опасен, хотя и притворялся другом.

Он часто поджидал ее в саду, чтобы поговорить с глазу на глаз.

Однажды он сказал ей:

— Мой господин знает, что вы находитесь в опасном положении. Мой господин сочувствует вам и ищет способ помочь.

— Король Франции славится своей добротой, — ответила Елизавета.

— Я передам ему ваши слова. Полагаю, его обрадует ваш отзыв.

— Нет. Его не может интересовать мнение такого человека, как я.

— Ваша светлость ошибается. Король Франции ваш друг. Он может сделать многое, чтобы спасти вас от врагов. Он глубоко опечален, что вас называют незаконнорожденной. Так вот, он сделает все, что в его силах, чтобы восстановить вас в правах.

Она холодно на него взглянула.

— Не во власти его королевского величества объявить меня законной наследницей. Такое дело должно, несомненно, оставаться в ведении нашей государыни.