Лорд и королева
Шрифт:
«Если вы этого не исполните, — закончила она, — то по своей милости окажетесь в крайне тяжелом положении».
Вслед за этим она отложила перо и дала выход своему гневу, до крайности возмущаясь в то же самое время развратной женщиной, которая осмелилась изменить ему с более молодым мужчиной.
В отчаянии Роберт послал на родину двух верных людей, чтобы они оправдали его поведение в глазах королевы. Он отметил, что дело зашло слишком далеко, чтобы от него можно было открыто отказаться. Если она отречется от него, то народ Нидерландов с ума сойдет от горя, и она должна понимать, что это будет значить для Англии. Он каялся,
Ее министры согласились с его точкой зрения. Роберту нужно позволить развязаться с этим делом как можно тактичнее.
Она в свою очередь превратилась в оскорбленную повелительницу и мудрую королеву. Обеспокоенная состоянием дел в Нидерландах, она страстно желала, чтобы Англия не была слишком глубоко в них замешана. Она обвинила Роберта в пустой трате английских денег. В ответ на это обвинение он сделал красивый жест и продал свои собственные земли и позаимствовал огромную часть своего состояния на кампанию в Нидерландах.
Но он не годился для своей миссии. Он так долго находился в фаворе, что так и не научился добиваться успеха кропотливым трудом. Его военный опыт был ограниченным. Он уже чувствовал приближение краха на полях сражений, который подразумевался сам собой в отсутствии поддержки со стороны королевы.
Самым его большим утешением стал его племянник Филипп Сидни, который находился рядом. Он нежно любил Филиппа и полностью ему доверял. Филипп настоял на том, чтобы он не посылал за Летицией, и оказался прав, потому что Роберт, зная Елизавету, понял реальную причину ее гнева, имевшего в основе тот факт, что Летиция готовилась присоединиться к нему в качестве королевы.
Филипп послал одного из своих актеров, которые сопровождали их в Голландии, со срочным посланием к Уолсингэму — тестю Филиппа — с просьбой использовать все свое влияние, чтобы предотвратить вояж Летиции.
К сожалению, этот малый витал в облаках, он был актером из Стратфорда-на-Эвоне, и, как сказал Филипп, вспоминая, каким образом тот выполнил возложенную на него миссию, лучше бы он оставался в Стратфорде, потому что он вручил письма самой Летиции, вместо того чтобы вручить их Уолсингэму, и таким образом испортил все дело.
Роберт начал ненавидеть Нидерланды, он страстно мечтал только об одном — поскорее вернуться домой. Он сожалел, что мысль о том, чтобы покинуть Англию, пришла ему в голову.
Его меланхолия переросла в горькую печаль, когда, после битвы при Зютфене, где он сам храбро сражался, принесли убитых и среди них он нашел тело своего племянника.
Он выслушал рассказ о том, как доблестно умер Филипп Сидни. Этот благородный молодой человек отдал часть своих доспехов другому воину, хотя знал, что они понадобятся ему самому. Когда Филипп был близок к обмороку от полученных ран и один из его людей поднес к его губам стакан воды, то Филипп, заметив неподалеку солдата, хрипящего от агонии, послал своего человека к тому страдальцу, чтобы он отдал воду тому, кто нуждался в ней больше, чем он сам. Роберт был горд за своего племянника, но он чувствовал, что отдал бы все, что у него осталось, чтобы вернуть ему жизнь.
Это было самое мрачное время во всей его жизни. В те
Пока Роберт мучился в Нидерландах, по Англии разнеслась весть о заговоре Бабингтона. Группа людей убедила молодого человека по имени Бабингтон, очарованного прелестями шотландской королевы еще в то время, когда он был пажом при ее дворе, связаться с королевой с целью осуществления убийства Елизаветы и водружения на троне Марии.
За эти годы Мария ни на йоту не утратила своих притязаний, поэтому для нее плести заговор являлось восхитительным времяпрепровождением.
Заговорщики позабыли, что система шпионажа, развернутая Уолсингэмом, уже давно приведена в действие.
Уолсингэм понял, что происходит, еще на ранней стадии заговора, потому что в его руки попался священник по имени Гилберт Гиффорд, которого отправили в Англию с секретной миссией подрыва протестантизма при поддержке влиятельных католических семейств. Уолсингэм пообещал сохранить ему жизнь, если тот станет его осведомителем.
Священник согласился на это предложение, и, когда Марию перевели из Татбэри в Чартли, Гиффорд договорился с пивоваром, который поставлял пиво в Чартли, чтобы он переправлял письма к Марии и обратно. Их вкладывали в водонепроницаемые коробки и опускали в бочонок для пива — письма к Марии переправлялись в полных бочонках, от нее — в пустых. Гиффорд забирал ее письма и, прежде чем передать их по адресу, вручал Уолсингэму, который, в свою очередь, отдав их сначала в руки опытного шифровальщика, изучал содержание писем и был способен проследить за каждым шагом и движением заговорщиков.
Заговор состоял в том, что шесть человек должны убить Елизавету. Одним из шестерых должен был стать Бабингтон. Если они успешно справятся с этой задачей, то, как они твердо были уверены, им легко удастся посадить на трон Марию.
Уолсингэм, как один из лидеров протестантской партии, всегда сожалел, что Марии позволяют оставаться в живых, и коль скоро письмо Марии к заговорщикам, в котором она полностью поддерживала покушение на Елизавету, оказалось в его руках, он, не теряя времени, арестовал этих людей, выложив перед королевой и ее Советом всю суть заговора.
Как только новость разнеслась по Англии, страну охватила радость. Разжигались костры, на зеленых лужайках в деревнях устраивались танцы, в городах на улицах распевались песни. Всеми любимая королева чудом избежала смерти, и наконец-то эта шотландская Иезавель продемонстрировала ее самому милостивому величеству свою истинную сущность. На перекрестках улиц и в церквях служили молебны.
Елизавета с огромной признательностью следила за этими проявлениями любви и преданности, но она знала, что народ требует смерти Марии.
Семерых заговорщиков, чьи имена назывались в письмах, со связанными за спиной руками протащили через город от Тауэр-Хилл до Сент-Жиль-Филдс. Одним из семи был Энтони Бабингтон. После повешения их вынули из петли еще живыми, разрезали на куски и выпотрошили внутренности. Подобную жестокость можно было часто наблюдать во времена правления великого Генриха, в настоящее же время она стала редкостью.
Мучительные крики истязаемых людей разносились за пределами Сент-Жиль-Филдс, и, слушая их, многие думали о развратной женщине, на которую они возлагали ответственность за ужасные страдания этих людей.