Лошадь, которую я пытался обуздать

Туган-Барановский Д. М.

Какая же оценка давалась революции в официальных публикациях? Конечно, при Наполеоне на эту тему публиковалось гораздо меныце работ, чем в предыдущие годы. Но было бы неверно, как делал Тарле, отрицать издание их вообще. В годы консульства вышла двухтомная работа об Исполнительной Директории, написанная в основном по официальным документам [89]. И тогда же появилось трехтомное богато иллюстрированное издание "Исторические картины Французской революции", очень большого формата 55 х 35 см [90]. Оно рассказывало о Революции с ее начала - от клятвы в зале для игры в мяч 20 июня 1789 г. и взятия Бастилии до 18 брюмера 1799 г. и даже до конкордата 1801 г. Каждое крупное событие иллюстрировалось отлично выполненными гравюрами известных художников Франции. Но эти три тома были предназначены не только для развлекательного чтения. В них была отражена определенная концепция, заключавшая

в себе оценку как самой Революции, так и настоящего положения Франции. В целом революция характеризовалась положительно, осуждался феодальный режим, приветствовалось взятие Бастилии, провозглашение Республики. Высоко оценивалась борьба народа с интервентами, деятельность генерала Бонапарта в Италии и Египте.

Переворот 18 брюмера - это видно из самой структуры работы и ее содержания - рассматривался в духе наполеоновской концепции: как окончание Революции [91]. Однако особенностью этих трех книг было критическое отношение, если не сказать враждебное, к якобинцам и якобинскому террору. Якобинская конституция, хотя и характеризовалась как республиканская, но отмечалось, что она была "использована в целях насилия" [92]. Очень подробно описывался якобинский террор, причем текст сопровождался впечатляющими гравюрами, изображающими муки осужденных. В целом симпатии авторов книги были явно на стороне жертв террора. Перечислим только названия гравюр, чтобы понять общий тон произведения: "Взятие Лиона 9 октября 1793 г.", "Казнь 21 жирондиста-депутата", "Смерть Байи, 12 ноября 1793 г.", "Утопление в Луаре по приказу злодея Каррье", "Кондорсе кончает жизнь самоубийством". Все эти гравюры и сам текст создавали в совокупности жуткое представление об якобинском терроре. Вместе с тем авторы книги с симпатией отзывались о Шарлотте Кордэ, убийце Марата, по их словам, "отважной девушке". Сочувственно характеризовалась ими и Сесилия Рено, пытавшаяся убить М. Робеспьера. Причем текст сопровождался соответствующей гравюрой: "Арест Сесилии Рено у Робеспьера" [93]. Якобинским вождям давалась отрицательная оценка.

События 9 термидора 1794 г. открыли перспективы нормальной жизни: "Когда Робеспьер и его сообщники были казнены, руки палачей остановились; тела казненных были погребены; бастилии закрыты; молнии перестали сверкать над головами граждан; и если еще бушевала вдали гроза, то возникала надежда увидеть вскоре очистившееся от туч небо, более спокойное и ясное" [94].

Сквозь образный стиль повествования легко проглядывается политическая концепция: неприятие якобинцев и якобинского террора, признание в основном того, что было сделано до них и после 9 термидора.

В сущности, это была официальная позиция консульского правительства. В том же духе высказывался Ш. Лакретелль, историк Французской революции. Часть, посвященная Конвенту, появилась примерно тогда же, что и "Исторические картины Французской революции",- в XI г. об апогее Робеспьера: "Он был теперь задавлен высоким предназначением, для выполнения которого у него не хватало сил и талантов. Зажатый опасными врагами, он занимался все дни назначением в революционный трибунал тех, кто должен был назавтра приговорить толпу беззащитных женщин и старцев, не наносивших ему никакой обиды". Лакретелль создал отталкивающий портрет Робеспьера: "Этот человек никогда не имел сердца... обладал расстроенным голосом, похожим на женский, с некоторых пор стал заниматься самыми отвратительными гульбищами... Он был окружен негодяями и совершенно опустившимися женщинами, с которыми находил упоение, и понимал только террор" [95].

Примерно также характеризовали якобинцев и Робеспьера публицисты Нугаре и Шелл [96].

В условиях строгой цензуры подобный взгляд на Французскую революцию вообще и якобинских лидеров, в частности, мог установиться только с разрешения Наполеона. По словам Бурьенна, первый консул старался забыть о своем якобинском прошлом. Он с большим усердием разыскивал сохранившиеся экземпляры "Ужина в Бокере", своего произведения, написанного в якобинском духе в 1793 г., "скупал их по дорогой цене и затем уничтожал" [97].

Такую позицию Наполеона объяснить несложно. В ее основе, конечно, лежало неприятие социально-экономической программы якобинской диктатуры. Но очевидно и не только это. Были еще и другие, более тонкие мотивы. Якобинцы оставили в массе французского населения зловещую память. Понадобились годы и, вероятно, не один десяток лет, чтобы массы правильно поняли их значение. И хотя Наполеон на острове Святой Елены признавал выдающиеся качества

Робеспьера, Марата, Дантона, тем не менее затрагивать такую тему в условиях еще только складывавшегося режима было неразумно. В частном разговоре с бывшим якобинцем М.-А. Жюльеном 9 апреля 1800 г. Наполеон высказал любопытный взгляд на деятельность Комитета общественного спасения, который многое проясняет: "У него (Комитета общественного спасения .- Д. Т.-Б.) были широкие планы, он хотел обновить свой век, свою страну, создать новые учреждения, изменить нравы. Но слишком затянул расправы. Он делал казни . публичными, этим убил самого, себя, он возмутил нацию. Не проходит ни одной декады, чтобы я не расстреливал десятки шуанов на западе и в окрестностях Парижа. Но я не заполняю газеты перечислением их имен и описанием их смерти. Наши цели и наши средства расходятся. Общественное мнение требует иного" [98]. Но беседа была сугубо доверительной. И первый консул подчеркнул главное, с его точки зрения: якобинцы "возмутили нацию". А нужно бьцю действовать более осторожно, более гибко.

Вместе с тем Наполеон хорошо знал своих бывших товарищей по 1793 г. Он высоко оценивал их личные качества, . смелость и решительность. Поэтому поддерживать и создавать доброжелательное к ним отношение было опасно. Опасно для самого режима.

Но перенести свое отношение к якобинцам на Революцию в целом он не мог. Завоевания Революции составляли ту основу, на которой был возможен его личный успех и благополучие режима. Он явно хотел заставить реже вспоминать эту эпоху и людей, действовавших тогда. С течением времени, особенно с 1806 г., о Революции в официальной печати говорили все меньше. На первый план выступили уже откровенно монархические лозунги.

И, наконец, первостепенное место в официальной пропаганде занимало прославление "героя". Культ личности Наполеона начал создаваться еще задолго до 18 брюмера, во время итальянского похода. Недостаточно было, резонно отмечал Ж. Тюлар, победить при Монтенотте, Лоди или Кастильоне, нужно было также убедить всех в важности этих побед [99]. В создании культа Наполеона использовались все средства, начиная от прессы и кончая театральными постановками. Даже во время итальянского похода 19 февраля 31 марта 1797 г. в Париже выходила газета "Журнал Бонапарта и добропорядочных людей". Ее первый номер имел такой эпиграф: "Ганнибал спит в Капуе, но деятельный Бонапарт не спит в Мантуе" [100]. Кроме того, две газеты итальянской армии выходили под диктовку Бонапарта [101]. В них генерал Бонапарт изображался выдающимся полководцем, поднявшим меч ради защиты народов и торжества справедливого мира. Таким же он изображал себя в воззваниях, обращенных к итальянскому народу [102]. В Париже 10 февраля 1797 г. была поставлена первая пьеса о Наполеоне "Битва при Ровербелло или Бонапарт в Италии", а 23 февраля вторая - "Взятие Мантуи" [103]. В ноябре 1797 г. появился "Гимн мира", один из первых составленных в честь Бонапарта:

Слава победителю Италии!

Слава герою света!

Он включает в состав своей родины

Сто разных народов [104].

В 1798 г. молодой художник А. Гро создал свой шедевр: "Аркольский мост". Несмотря на сильное нежелание генерала Бонапарта позировать, художник сумел нарисовать картину, полную экспрессии и гаммы чувств [105]. В 1797 г. появились первые брошюры, восхвалявшие храброе поведение командующего армией на мостах Лоди и Арколе [106]. Позже некоторые из них были даже переведены на итальянский язык [107]. Так возникала "легенда".

После 18 брюмера восхваление генерала Бонапарта, ставшего первым консулом, приняло общегосударственные масштабы. Изменилось и содержание статей: теперь его изображали не только военным, но и государственным деятелем, объединителем нации, вождем народа, закончившим революцию ко всеобщему благу. Такая оценка давалась первому консулу во всех официальных изданиях. "Парижская газета" писала: "Первый воин Европы, получивший высшую власть во Франции, является также человеком провидения, которого ожидала страна, истощенная внутренними распрями, порожденными революционными войнами, и находящаяся перед вызовом дворян Европы" [108]. И далее: "Первый консул дал пример жизни трудолюбивой и простой, далекой от удовольствий, и особенно удовольствий аристократических" [109]. В той же газете годом позже можно было прочитать: "Чудесная сила организма первого консула позволяет ему работать по 18 часов вдень. Он может сосредоточивать свое внимание в течение этих 18 часов на одном деле или успешно увязывать его выполнение с 20-ю другими без какой-либо трудности и усталости" [110].